«Балканский фронт» холодной войны: СССР и югославско-албанские отношения. 1945-1968 гг. - Александр Животич

возможной интервенцией в 1948 г., югославские военные штабисты начали строить планы отражения нападения со стороны Венгрии и, в первую очередь, Болгарии[762], хотя болгарские вооруженные силы количественно и технически превосходили ЮНА, со стороны Болгарии не было зафиксировано ни серьезных перемещений войск к югославской границе, ни присутствия в Болгарии советских сил, а болгарские официальные лица по разным каналам направляли югославскому политическому и военному руководству преисполненные миролюбия сигналы. Болгарский лидер Тодор Живков старался, прибегнув к посредничеству глав других государств, особенно третьего мира, передать югославской стороне предложения по развитию добрососедских отношений и укреплению экономического сотрудничества[763].

При этом, вопреки официальному курсу на смягчение взаимной напряженности, в самой Болгарии проводилась масштабная антиюгославская кампания, которую югославские официальные лица сравнивали с аналогичной, имевшей место во время конфликта Югославии с государствами, правящие партии которых входили в Коминформ. И сами болгарские функционеры нередко попадались в ловушку противоречий собственной политики. С одной стороны, часто говорилось об уважении территориальной целостности и суверенитета всех стран, а с другой — неприкрыто выражалась готовность вмешиваться в дела других социалистических государств, если возникнет такая потребность. В верности такой позиции югославских дипломатов попытался убедить болгарский поверенный в делах Стефанов[764]. 22 августа 1968 г., сразу после начала вторжения в Чехословакию, его пригласил помощник государственного секретаря иностранных дел Милорад Пешич, чтобы по поручению своего руководства вручить заявление Союзного исполнительного вече (правительства СФРЮ) в связи с произошедшим. Заявление отражало официальную югославскую позицию, с которой болгарскому дипломату предстояло ознакомить собственное правительство. Прочитав документ, Стефанов заявил, что не может его принять, так как считает неправильным. По его словам, нельзя было говорить об оккупации Чехословакии, потому что болгарские войска находились в ней «по приглашению». Кроме того, Болгария как социалистическая страна якобы выполняла свой интернациональный долг перед Чехословакией, которой «сегодня грозит опасность от внутренних сил, стремящихся открыть путь внешнему неприятелю». Стефанов подчеркнул, что Болгария не имеет каких-либо претензий к Чехословакии, и несколько раз повторил, что не может принять заявление югославского правительства. Воздержавшись от того, чтобы прокомментировать поведение болгарского представителя, Пешич подчеркнул, что для югославской стороны неприемлема «вооруженная интервенция как метод отношений между суверенными странами», безотносительно мотивов, которыми она оправдывается[765].

Болгарские представители в переговорах с югославскими коллегами настаивали на необходимости, вопреки имевшимся различиям, развивать сотрудничество между СФРЮ и НРБ как двух соседствующих социалистических государств. Часто звучала фраза, что столкновение Югославии и Болгарии немыслимо, ведь даже «Сталин не пошел на это». Югославская сторона резко осудила произвольно присвоенное право осуществлять интервенцию «в любом случае, когда не по нраву внутренняя система того или иного социалистического государства». Болгары ответили, что между ними и югославами имеются очевидные различия в подходе к решению проблем, однако нельзя сравнивать Чехословакию и Югославию, для которой со стороны Варшавского договора, и Болгарии в частности, не исходит никакой угрозы. Было подчеркнуто, что СФРЮ — социалистическая страна, и ее внутреннее развитие не представляет опасности для СССР и его союзников. Болгарские собеседники заговаривали также и о стратегических предпосылках интервенции в Чехословакию, на что югославы ответили, что подобные утверждения не соответствуют реальному положению вещей. По их утверждениям, ФРГ не представляет угрозу для СССР, а ее отношения с США переживают подъем, какого не было со времен окончания Второй мировой войны. Во всех случаях, когда заходила речь о Пражской весне, югославские представители позитивно оценивали преобразования в Чехословакии, а болгары считали их контрреволюционными. Дипломатия СФРЮ отвергала любые формы военного вторжения, а болгарская называла его своим интернациональным долгом. Болгары не раз повторили, что историю не повернуть вспять и только будущее покажет, кто был прав, однако, вопреки всем имеющимся различиям, надо смотреть вперед. В Белграде в подобных высказываниях усматривали разворот болгарского внешнеполитического курса к нормализации отношений с Югославией. Слова о необходимости сотрудничества «братских народов» не сходили с языка болгар, уверявших собеседников, что не имеют территориальных претензий к соседу[766]. В СФРЮ на Болгарию смотрели как на верного советского союзника, который выполнял особую роль в оказании систематического давления на Югославию и Албанию, а также в формировании атмосферы неизвестности и страха перед вероятным советским вторжением. В Белграде также считали, что чехословацкие события воодушевили болгарское руководство, которое посредством СМИ и прочих инструментов пропаганды активизировало антиюгославскую кампанию, осуществлявшуюся с конца 1967 г.

Со своей стороны советские представители отвергли югославские подозрения в том, что СССР, как считали в Белграде, натравливал Болгарию на Югославию. Кроме того, было заметно, что после начала нормализации отношений с СФРЮ Москва побуждала Софию остановить антиюгославскую кампанию[767]. Болгарский подход к проблеме подогревал у югославских дипломатов старые опасения, но при этом оставлял надежду на то, что новый кризис удастся преодолеть в обозримом будущем. На какое-то время страсти утихли, что объяснялось советским влиянием, однако чуть позже произошло явное ухудшение двусторонних отношений, причиной которого стало возобновление Болгарией обсуждения македонского вопроса. Этот рецидив югославско-болгарских противоречий произошел вне контекста чехословацкого кризиса, а был вызван новым сочетанием проблем, обострившихся вследствие изменений на международной арене в конце 1968 – начале 1969 г. По-видимому, благодаря мощному советскому давлению, в марте 1969 г. была полностью прекращена масштабная кампания против Югославии, более года проводившаяся болгарским руководством[768].

Аналогичным образом складывались отношения с Венгрией, в которой находились соединения Южной группы войск советских вооруженных сил, участвовавшей во вторжении в Чехословакию[769]. После подавления восстания 1956 г. Венгрия неуклонно шла в фарватере внутренней и внешней политики Кремля, поэтому, поколебавшись, она после обещаний дополнительной советской экономической помощи согласилась принять активное участие в подготовке и проведении операции в Чехословакии[770]. Официальный Будапешт, несмотря на сдержанное отношение к оценкам югославской позиции в связи с чехословацкими событиями, добросовестно выполнял союзнические обязательства перед СССР[771]. После получения от своего источника в румынском посольстве информации о встрече И. Броза Тито и Н. Чаушеску во Вршаце (24 августа 1968 г.), венгерский посол Иожеф Марьяи написал обширный отчет в свое министерство, которое передало этот документ советским дипломатам в Будапеште, незамедлительно поставившим в известность Москву о деталях встречи югославского и румынского лидеров. Неясно, произошло ли это по инициативе румынского дипломата-одиночки, недовольного политикой своей страны, или румыны, использовав проверенный канал, решили передать сообщение Москве в тот момент, когда в Бухаресте больше всего боялись вторжения[772]. Не вызывает сомнений то, что при кульминации кризиса, спровоцированного событиями в Чехословакии, венгерское государственное и партийное руководство попыталось максимально разрядить обстановку. 29 августа 1968 г. оно предложило югославскому правительству принять участие в совещании по «созданию условий и развитию экономической