Альманах «СовременникЪ» №4(24) 2021 г. (посвященный 800-летию Александра Невского) - Альманах Российский колокол

все дома, около которых лежала взрывчатка. Дом, в котором находились бабушка с внучками, проехали мимо. Бабушка с девочками из дома не вышли. После освобождения от немцев она говорила соседям, что Бог внял ее молитвам, и они остались живы.

С каждым днем усиливалась канонада, которая доносилась от Новороссийска. Ее звуки радовали нас и вселяли надежду на скорое освобождение. Мы с нетерпением ждали прихода наших войск. Наступили самые тревожные дни. Каждый день ожидания был трагичным для жителей и города. Немцы стремились как можно больше жителей вывезти в Германию и как можно сильнее разрушить город. Мама боялась, что немцы угонят нас в Германию. На улицу мы не выходили, вечерами в доме не зажигали свет, чтобы не привлечь внимание немецких патрулей. Часто отсиживались в бомбоубежище.

Освобождение

Я выглянул на улицу: увиденное запечатлелось в памяти на всю жизнь. По улице шли два молоденьких советских солдата и разматывали телефонный провод. К ним подбегали женщины, обнимали и целовали. Солдаты смущенно улыбались, но не мешали женщинам изливать свои чувства. Мне хотелось подбежать к ним, броситься на руки, как бросался к отцу, обнять и поцеловать. За последний год научившись сдерживать свои эмоции, я помчался в бомбоубежище сообщить об освобождении.

Вскоре все соседи были на улице. Люди ликовали, обнимали друг друга, у многих были слезы на глазах. Закончился самый тяжелый, страшный и незабываемый год моей жизни. Меня переполняло счастье. Стоял август, было тепло, ярко светило солнце. Казалось, оно радовалось вместе с нами.

В нашем доме на несколько дней остановился майор Николай Александрович. Он недомогал после ранения, и пищу ему приносил солдат. Угостив сестру и брата гречневой кашей, он заметил, насколько они голодны. С тех пор ему приносили по два котелка с супом и кашей. Большую часть еды он отдавал нам. Майор иногда выходил за калитку и отдыхал на лавочке. Перед его глазами была картина разрухи. Три угловых дома на пересечении улиц Черноморской и Гоголя были взорваны. Обломки стен перекрывали проезжую часть улицы.

Однажды я подошел к майору, мне хотелось посидеть рядом с ним и поговорить, но места на лавочке не было, так как он сидел посередине. Просить его подвинуться я постеснялся и решил сделать рядом лавочку из кирпичей, лежащих на дороге. Стал подбирать кирпичи и укладывать стопкой. Майор долго смотрел на мое занятие, а затем спросил:

– Что ты делаешь?

– Хочу сделать лавочку, – ответил я.

– Разве можно брать чужие кирпичи? Люди пострадали, кирпичи им могут понадобиться для восстановления дома. Я советую тебе унести их на прежнее место.

Мне стало очень стыдно. Я не ожидал, что меня могут назвать вором. Это я запомнил на всю жизнь: нельзя брать чужие вещи, даже если они валяются.

У меня пропало желание поговорить с майором. Перенеся кирпичи на прежнее место, я направился во двор.

Напротив нашего дома раньше стоял красивый старинный каменный дом Веры Карловны. Я всегда им любовался, проходя мимо: окна и карнизы обрамляли кирпичные узоры, пилястры имели затейливые рисунки. Теперь за грудой кирпича была сколочена маленькая времянка из сохранившихся досок. В ней проживала Вера Карловна со своей подругой Сашенькой. Так она называла женщину лет шестидесяти. Вера Карловна до войны работала учительницей немецкого языка, а ее муж был капитаном дальнего плавания. После одного из рейсов он не вернулся: его пароход разбомбила немецкая авиация.

Мама дружила с Верой Карловной. Их роднила общая специальность учителя, обе были очень начитанны. Я с удовольствием слушал их беседы, когда Вера Карловна бывала у нас. Она была учительницей с дореволюционным стажем, рассказывала очень много интересных историй. Мне она казалась очень старой, но крепкой старушкой. На ее некогда красивом лице светились умные, внимательные глаза.

Во время оккупации она стала работать переводчицей в немецкой комендатуре. Люди к ней относились неоднозначно. Одни, кому она помогала при допросах, уважали, другие считали предательницей. На двери ее дома была приклеена бумага с изображением орла и свастики, на ней на немецком, румынском и русском языках было написано: «Этот дом находится под защитой немецкой комендатуры». Немцы не пощадили дом своей сотрудницы.

После войны на ее груди появилась медаль: «За победу над Германией». Мы узнали, что она работала в комендатуре по заданию горкома партии.

Жестокость немцев не имела границ. В первые дни освобождения Анапы от оккупантов я пошел на море найти что-нибудь съедобное. Море штормило, и могло выбросить рыбу или утку-нырка. Волны с шумом накатывались на галечную отмель, оставляя на берегу разный мусор и морскую траву, среди которой иногда поблескивала рыбка. Волны, отступая, захватывали с собой гальку, камни терлись друг о друга, издавая шум и скрежет. Пробираться вдоль отвесного берега приходилось с большой осторожностью: набегающая волна могла подхватить и унести в море. При каждой перебежке надо было выбрать безопасное место, куда не докатывается волна, и успеть добежать до него до наката следующей волны. Возле ручья, впадающего в море, я увидел женский труп. Лицо у погибшей было молодое, длинные волосы рассыпаны по гальке, кисти рук и стопы ног были отрублены. К своему удивлению, я не испугался трупа, он еще не был изуродован временем и не испускал трупного запаха. Мне уже приходилось видеть трупы, выброшенные морем. Они были раздуты до объемов их одежды и издавали смрадный запах.

Волны подкатывались к убитой, подталкивали ее дальше на отмель, шевеля волосы, и, обессилев, отступали в море, чтобы вернуться вновь. Скорее всего, немцы выбросили женщину в море с последнего парохода, увозившего жителей Анапы в Германию. Я побежал по крутому подъему на высокий берег, у меня сильно колотилось сердце, поднялась непонятная боль в груди и тошнота. О находке сообщил первым встретившимся военным.

Через несколько дней я вновь пошел к ручью. На высоком морском берегу увидел холмик, обложенный дерном, на белом деревянном столбике были написаны стихи, посвященные погибшей. Стихи были трогательными, проникновенными. У меня застрял комок в горле и потекли слезы: перед собой я видел тело женщины с распущенными волосами, которые шевелило море. Неизвестный автор призывал «фашистов бить, холм могильный не забыть». Прошло много лет, но я не могу забыть ни тела женщины у ручья, ни белого столбика со стихами неизвестного автора.

Ослик

В нашем саду остановилось подразделение, воевавшее на Малой земле. У них был маленький ослик – умное, послушное и трудолюбивое животное, что не соответствовало поговорке: «Упрямый как осел». Солдаты любили его, он платил им взаимностью. Мы впервые видели