Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский

1987 года не был членом Политбюро, в отличие от Егора Лигачева, который официально являлся секретарем ЦК по идеологии. Лигачев проводил через ЦК назначение других главных редакторов и их заместителей — «Советской России», журналов «Москва» и «Молодая Гвардия», которые ходили советоваться к нему. Горбачев предпочитал в процесс «развития гласности» прямо не вмешиваться, а коллегам, обеспокоенных тем, что происходило в творческих союзах, отвечал: «Пусть они сами решают». Они и решали — по-разному, и если у кинематографистов верх взяли «демократы», то у писателей скорее «твердые коммунисты».

«Демократы» умели говорить громче и убедительней, и у них под спудом накопился больший запас «бомб». Зато «ретрограды» были более организованны и искушены в аппаратных интригах. До весны 1988 года уверенности в том, какая из идеологических линий одержит верх, ни в обществе, ни в партийной верхушке не было. Горбачев тоже время от времени огрызался на журналистов в таких выражениях, как «нам тут подбрасывают» или «не надо раскачивать лодку».

Он, вероятно, предпочел бы и дальше балансировать между двумя центрами силы, которые олицетворяли Яковлев и Лигачев, но 13 марта 1988 года в «Советской России» было опубликовано открытое письмо Нины Андреевой, и не столько сама публикация, сколько реакция на нее, затронувшая всю активную часть советского общества, вынудила Горбачева после некоторой паузы еще более сдвинуться в сторону гласности, которая с этого момента стала практически синонимом демократии без демократических институтов. Об этом эпизоде надо рассказать более подробно.

Три недели заморозков в марте (публикация Нины Андреевой)

«Советскую Россию» двумя годами раньше возглавил близкий к Лигачеву Валентин Чикин, открытое письмо преподавательницы научного коммунизма из Ленинграда Нины Андреевой вышло в ней под заголовком «Не могу поступиться принципами». Автор выступала против «очернительства советской истории», настаивала на роли Сталина в победе над фашизмом и обличала сторонников «леволиберального интеллигентского социализма». Весной 1988-го после той относительной либерализации, которая была описана выше, это была не просто бомба, а целая воздушная тревога.

«Советская Россия» была печатным органом ЦК КПСС, и сам факт появления в ней такой публикации для советских людей почти наверняка означал, что в ЦК принято решение сворачивать гласность. На следующий день письмо Андреевой обсуждалось на встрече с главными редакторами советских СМИ в ЦК, ее перепечатало, по подсчетам самой Андреевой, 936 региональных газет. Академия общественных наук при ЦК КПСС, МИД и другие институции провели специальные заседания, посвященные этой публикации. Пресса публиковала отклики рабочих, которые вспоминали, что «при Сталине люди жили хорошо».

Нина Андреева стала символом для наиболее консервативной части КПСС и впоследствии, в 1991 году — генеральным секретарем «Всесоюзной коммунистической партии большевиков», которая, впрочем, большой исторической роли уже не сыграла

1990-е

[РИА Новости]

По утверждению Горбачева, который в этот день улетал в Югославию, он прочел письмо Андреевой в газете, которую в то же утро в самолете передал ему Георгий Шахназаров, только на обратном пути и сказал ему, как вспоминает Шахназаров, что «статья ужасна, это прямая атака на линию ЦК».

По воспоминаниям Яковлева, который в это время находился в Монголии, он узнал о публикации, лишь когда она вышла, а общий разговор о ней с Горбачевым возник только через десять дней после публикации, 23 марта, в перерыве съезда колхозников за чаем, который членам Политбюро подали в специально отведенном зале Дома Союзов.

Начал его Лигачев: «Печать стала давать по зубам этим… Вот в „Советской России“ была статья. Очень хорошая статья. Наша партийная линия». Лигачева поддержал Воротников: «Да, настоящая, правильная статья. Так и надо, а то совсем распустились». Сказал свое слово и Громыко, в том же духе собирались высказаться и другие участники чаепития, в том числе Чебриков.

«Я ее мельком проглядел перед отъездом в Югославию», — неопределенно начал Горбачев… — «Очень стоящая статья, обратите внимание!» — подхватил кто-то. — «Да, я ее прочитал потом, вернувшись… А у меня вот другое мнение…» — «Ну и ну!» — сказал по инерции Воротников. «Что „ну и ну“?!» — рявкнул Горбачев.

Из сцены «за чаем», которую со слов Яковлева в сборнике «В Политбюро ЦК КПСС…» описал Черняев, следует, что Горбачев, внимательно прочтя «письмо Андреевой» не позже 18 марта, до 23-го ни с кем из коллег по Политбюро его не обсуждал. Такое сложно допустить: вероятно, он поинтересовался, по крайней мере, мнениями Яковлева, Шеварднадзе и Медведева. Остальные ждали его реакции еще пять дней, пока Лигачев не осмелился заговорить первым.

Понимая неписаные законы, по которым функционировало Политбюро, мы понимаем и то, что поддержавшие Андрееву не рискнули бы начать этот разговор, если бы не рассчитывали, что Горбачев их поддержит. Они даже подсказывали ему формулу достойного отступления: не допускать крайностей. Они отнюдь не были наивными людьми и хорошо знали своего генсека. То, что он высказался резко против и предложил на следующий день обсудить публикацию на специальном заседании Политбюро, должно было стать для них неожиданностью.

Политбюро шло в течение двух дней, 24 и 25 марта, его запись составила 75 страниц. Горбачев широко цитирует эту стенограмму в «Жизни и реформах», а мы приведем лишь отдельные ее фрагменты:

«Воротников: …многие печатные издания мажут дегтем Ленина, его соратников… Видимо, попытка восстановить истину и привлекла интерес к статье. Мне показалось, что в ней дается отповедь клеветникам, и потому она произвела на меня позитивное впечатление.

Яковлев: По тону статья претендует на программное звучание. Своим содержанием, тоном и пафосом статья ориентирована не на консолидацию и сплочение нашего общества на платформе перестройки, а на разделение, размежевание, противопоставление друг другу различных его групп и слоев.

Громыко: Мы обязаны сохранять единство.

Лигачев: У нас есть все основания сказать, что в Политбюро сегодня есть не мнимое, а подлинное единство. И это я отношу к заслуге Михаила Сергеевича, который позволяет нам высказываться по всем вопросам. Что меня беспокоит сегодня? Не всегда дается объективная картина как героических, так и трагических страниц нашей истории. Даже в моменты великого подвига нашего народа некоторые писатели, кинематографисты пытаются внести элементы очернительства. Подобным фактам дана оценка в „Советской России“.

Рыжков: Может возникнуть вопрос: не переступили ли мы порог гласности? И непонятно, почему два члена Политбюро занимаются идеологической работой. Я имею в виду Лигачева и Яковлева.

Чебриков: Единство — наше богатство.

Зайков: Полностью согласен с теми оценками, которые высказал Яковлев.

Горбачев: Кто из горкома дал указание эту статью изучать?

Зайков [в это время он уже секретарь МГК КПСС после смещения Ельцина. — Л.