Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский

Н.]: В горкоме такого указания не давали. Во всяком случае, я об этом не знаю. В целом выступление „Советской России“ представляет собой изложение жесткой позиции догматических, консервативных сил, не заинтересованных в перестройке, критически к ней относящихся.

Щербицкий: В статье содержится фактически отрицательное отношение к перестройке. Должно быть, за этим стоит не только Андреева, а, скорее, какая-то группа, излагающая определенные позиции, причем позиции явно не наши.

Соломенцев: Вызывает удивление, что статья напечатана в „Советской России“. Вчера я еще раз внимательно прочитал ее. Конечно, она написана односторонне, не раскрывает процесса, который идет у нас.

Шеварднадзе: Если это обычная публикация, переживание человека — ничего страшного. Иное дело, если это социальный заказ, мнение каких-то товарищей в ЦК, правительстве, каком-либо другом органе или областном комитете партии. Согласен, что сейчас самое главное для нас — единство. Но не любой ценой. Единство надо обеспечить на принципиальной основе. Нам придется на многие вопросы ответить, ответить и на такой, который задают все чаще: возможна ли настоящая демократия в условиях однопартийной системы?

Лукьянов: Хорошо, что мы можем свободно обсуждать любой, самый сложный вопрос. Я полностью согласен, что не надо впадать в истерику, но нельзя опаздывать, отдавать руль управления, упускать узловые вопросы политики.

Горбачев: Статья представляет попытку поправить Генерального секретаря, решения Пленума ЦК. Она не может остаться без ответа в „Правде“, серьезного и принципиального. Ее лейтмотив — „обеление“ всего, что связано с культом личности. Тогда возникает вопрос: зачем перестройка? Отступление от линии на реформы — самое большое предательство, какое может быть в наше время. Тот, кто сегодня под тем или иным благовидным предлогом будет атаковать гласность и демократию, тот будет оказывать плохую услугу перестройке».

Вот такого, наверное, Горбачева увидели его коллеги по Политбюро на заседании

24 марта 1988

[Архив Горбачев-Фонда]

Ключевое слово разговора, не предназначенного для чужих ушей, — «единство», которое члены ЦК по привычке, унаследованной еще от Ленина, больше всего боялись потерять. Стенограмма — это документ, но верно ли Горбачев описал всю последовательность событий в книге, которая — напомню — была издана в 1995 году, когда большинство участников истории с открытым письмом были еще живы? Сегодня мы вправе в этом сомневаться.

Письмо Андреевой вызвало такой резонанс в стране, что Горбачеву, который вернулся в Москву 18 марта, еще до того не могли не доложить о том, что оно активно распространяется. Сопровождавшей его Раисе Максимовне наверняка звонили из Москвы представители интеллигенции, которой она окружила себя и мужа. Невозможно допустить, что кто-то из условных академиков, близких к Горбачеву, за это время не задавал ему прямо или через Раису Максимовну вопрос, что означает публикация в «Советской России». В кругах демократов все эти дни нарастала неуверенность и возвращался советский страх. Главные редакторы перестроечных газет, к которым вожаки интеллигенции обращались с требованием дать ответ Андреевой, объясняли им, что «против Лигачева мы бессильны».

Рукописные блокноты Горбачева за 1988 год по какой-то причине не были сожжены в конце августа 1991 года, и особое место в них занимают наброски, сделанные по поводу «письма Нины Андреевой». Черняев сложил их в отдельную папку. Там не только несколько листов вразброс, но они различны по тональности: Горбачев тщательно взвешивал свою позицию, прежде чем «перейти рубикон»

1988

[Архив Горбачев-Фонда]

В процессе подбора иллюстративного материала для этой книжки я обнаружил в Горбачев-Фонде несколько вариантов рукописных (из чего следует, что эти мысли он не доверил даже стенографистке) набросков выступления на пленуме ЦК по письму Андреевой (см. факсимиле, с. 231, 233). Это также знак того, что к решающему наступлению Горбачев готовился очень тщательно, а некоторые записи (они не датированы) указывают, что какое-то время он колебался.

К этому времени один из американских журналистов, работавших в Москве, уже нашел Нину Андрееву где-то в Петергофе, и стало известно, что письмо сначала было написано в другом виде, его помог редактировать опытный журналист, специально отправленный «Советской Россией» в командировку. Лигачеву на Политбюро пришлось признать, что он, даже если и не читал письмо до появления в газете, был в курсе подготовки публикации, а многие прямо обвиняли его в том, что именно он был ее инициатором.

Горбачев отмечает в воспоминаниях, что ему «всегда нужно было помнить об уроках Хрущева, о том, что с ним в конце концов произошло». По его собственным подсчетам, в тот момент в Политбюро он не опирался на твердое большинство: из 14 его членов к реформаторам он относил Яковлева, Медведева, Шеварднадзе, Рыжкова, Слюнькова «и еще пару человек под вопросом».

Жесткость его реакции на выходку Андреевой могла быть очень различной — соратники по Политбюро, внимательно следившие друг за другом, явно рассчитывали с помощью открытого письма сдвинуть Горбачева «вправо» (по тогдашней советской классификации). По сути, это была первая попытка реставрации, каких будет еще немало, пока они не завершатся путчем 1991 года; путчисты, как мы увидим в главе 26, тоже рассчитывали склонить Горбачева согласиться с их действиями. Не менее недели он, вероятно, советуясь с женой на их уединенных вечерних прогулках, определял собственную позицию.

Расклад сил в Политбюро оставался, судя по началу разговора на съезде колхозников, скорее фифти-фифти, но Горбачеву надо было понять, хватит ли у коллег, выдвигавших ему претензии в символическом поле, решимости отодвинуть его от реальной власти с учетом того, что уже происходило в стране. Кто из них был готов взять на себя риск продолжения или сворачивания реформ? Завещанный Лениным «демократический централизм» все еще действовал: Политбюро было готово взять ответственность за любые действия только коллективно, и в такой конфигурации позиция генсека становилась решающей.

А вот лист из блокнота, в котором, видимо, «закипая», Горбачев делал пометки уже в ходе заедания Политбюро

24–25 марта 1988

[Архив Горбачев-Фонда]

Почему он на этот раз не остался «в центре», как обычно делал до этого?

Предложение части выступавших считать письмо Андреевой таким же проявлением гласности, как нападки на социализм, и не допускать крайностей с обеих сторон оставляло ему такую возможность. Но тогда Горбачев потерял бы поддержку среди интеллигенции — на тот момент самой верной ему части советского общества. Уступив консерваторам, он потерял бы поле для маневра, поэтому нажим,