Юродство о Христе и Христа ради юродивые восточной русской церкви: исторический очерк и жития сих подвижников благочестия - Иоанн Ковалевский

«Помолися, угодниче Божий, блаженне Максиме, о нас к земли приверженных, да и мы, в подражание твоему ангелоподобному на земли житию, не погрязнем в суетных житейских попечениях и в земных наслаждениях; не прельщаемся и не прилепляемся всею душею к тленным мира сего благам, но да обратит Господь Своею благодатию наши мысли и желания к небесным, и укрепит желати восприятия будущих нетленных сокровищ. Да подаст нам слабым силу к побеждению страстей, мыслей и желаний греховных. Да пленит наш кичливый ум в послушание веры, избавит от самомнения, суемудрия, ложных пагубных учений, и дарует нам мудрость духовную. Да согреет сердца наша любовию к Нему, нашему Создателю и к ближним нашим»[365].

По Иконописному подлиннику: «Максим подобием сед, брада и власы аки Петра апостола, главою плешив, наг, препоясан ширинкою, руки молебны[366].

^ Святый блаженный Василий, Христа ради юродивый, московский чудотворец

Во второй половине XV столетия, при великом князе Московском Иоанне Васильевиче III, в подмосковном в то время селе Елохове, близ церкви Владимирской Божией Матери[367], что теперь святого мученика Никиты, в Басманной, у благочестивых супругов Иакова и Анны, «испрошенный у Бога молитвами», родился сын Василий[368]. По сказанию древнего Жития блаженного Василия[369], родители его долго не имели детей и, подобно праведным Захарию и Елисавете, после продолжительных и усердных молитв были утешены рождением сына, который «воистину Божий дар: прежде бо зачатия его избра Бог и прежде рождества его осяти»; от первых дней своего рождения он предзнаменовал особое свое призвание, «ибо вкушая млеко матери из правого сосца, никогда не касался левого, от младенчества шуия уклонився, знаменуя тем избрание им десные части добродетели»[370]. «От юного возраста возлюбил он единого Бога и вслед Его пошел, оставив дом отеческий и род свой, возжелал служить только одному Господу[371]; богомудрый Василий, во младенстве Божий страх в себе водрузив, яко премудрый художник основание положи веру добродетелей, имея в себе волны благодатные, поучаясь к благочестию. В юности цветуще, плоть свою яко врага возненавиде, хотение телесное хладом святого духа угаси и таковые благодати в отрочестве сподобися, терпением украшая себе и прия смиренномудрие, и возненавиде всяк зол нрав, и зависть, и лукавство, и облечеся в нового человека, совлекшеся ветхого тлеемого, любовию Христовою угасив любовь родителей и ближних любве чужд, остави род свой и дом отеческ и прииде в царствующий град Москву, и, вся узы нынешнаго жития растерзав, яко некий орел легкими крылами себе опрята вся по воздуху преходя, отъиде мирских печалей»[372]. Шестнадцати лет Василий оставил дом родителей и удалился для спасения не в безмолвную пустыню, где естественно, с меньшими препятствиями мог стремиться к достижению желанной цели, но пришел в многолюдный царствующий град Москву. «Блаженный, всегда предстоя Богови умом и душею», с приходом в Москву, по примеру Подвигоначальника Христа, не имел где главу подклонити (Лк. IX:58). Живя в многолюдном городе, исполненном постоянных забот и треволнений житейских, блаженный Василий мог сказать о себе словами Апостола: не имам зде пребывающего града, но грядущего взыскую (Евр. XIII:14). Избрав необычайное место для своего подвижничества, блаженный избрал и необыкновенный путь к «горнему Иерусалиму»: «богодухновенный Василий, Святым Духом наставляем, в юродство претворися[373], вседа Христа ради буйственное житие жительствование[374]. Благочестивая и просвещенная светом божественной истины душа его, чуждавшаяся прелестей мира, презиравшая внешние преходящие его блага, избрала такой путь спасения, в котором «добродетельное житие» его скрывалось под внешним неблагоприличием – юродство Христа ради. Что ожидало подвижника на этом трудном и скользком пути, как не унижение всякого рода, бесславие, совершенная нищета и всевозможные страдания?! Здесь необходимо чрезвычайное терпение: с одной стороны – голод, жажда, стужа, зной и все лишения, неразлучные с жизнью скитальческою, а с другой – беспрестанные насмешки, поругания, даже удары, – все это нужно вытерпеть безропотно, благодушно, даже с радостью Христа ради: какое требуется чрезвычайное самоотвержение и самообладание, чтобы, возвысившись над «многоразличными земными потребностями», заглушить самые сокровенные вопли самолюбия и тем всецело служить Богу и спасению ближних?!

Едва прикрытый рубищем, блаженный Василий ходил по улицам Москвы, терпеливо перенося всякого рода стихийные невзгоды: «ни вертепа мала име у себе, ни ризного одеяния на теле своем ношаше, но без крова всегда пребываше, и наг хождате и зиме и лете, зимою от мраза померзаем, в лете же от зноя опаляем»[375]. «Если люта зима, то сладок рай»[376], – говорил блаженный, при этом он указывал на пример сорока мучеников, которые ради царствия Божия скончались от мороза в озере Севастийском, в виду жарко натопленной бани. Как первозданный Адам, ходил он едва не нагим, отчего и прозван был нагоходцем. Тело свое изнуряя «постом и бдением и мразом и теплотою солнечною и слотою и дождевным облаком»[377] и вообще «выше естества нашего подвизаяся»[378], он в то же время душу свою сохранял свободною от страстей, – «совлекшись одеяний тленных, облекся в ризу безстрастия», – как воспевает святая Церковь[379].

Ум блаженного постоянно был занят молитвою и богомыслием: «всегда Бога зря ума чистотою»; его внутренний – духовный взор, всегда обращенный к Богу, и совне выражался тем, что глава его всегда была поднята к небу и очи его устремлены горе: «главу всегда к небеси имев возведену, очи же в горняя зряста»[380]. Много говорить – не миновать греха (Притч. X:19). Кто хранит уста свои, тот бережет душу свою; а кто широко открывает уста, тому беда (Притч. XIII:3). Этими словами Премудрого руководился блаженный: «Ничтоже глаголаше, аки безгласен творяшеся, утаитися мня от человек добродетельми, Богу же точию ведом быти»[381], «в мире живый безмолвствовал, яко в пустыни, в народе пребывая, яко в кающихся обители»[382]. При таком исключительном образе жизни, у него, естественно, не было ни с кем ни дружбы, ни близкого знакомства, всем он был чужой; и только в редких случаях пользовался приютом у одной благочестивой вдовы[383]. Не имея определенного пристанища, он проводил обыкновенно большую часть дня на улицах и площадях Москвы среди нищих, калек и вообще среди людей, обиженных, по общественному мнению, судьбой. Большую часть ночи проводил в молитве, удалясь