Жизнь Леонардо, мальчишки из Винчи, разностороннего гения, скитальца - Карло Вечче

бал был устроен именно в честь нее, Беатриче. Едва приехав в Милан, дочь герцога и внучка короля, ставшая женой Моро в возрасте всего шестнадцати лет, оказалась в самом центре оживленной поэтической и художественной жизни.

Из Феррары она взяла лишь небольшую свиту: рыцаря-поэта Никколо да Корреджо и скульптора Джан Кристофоро Ганти, получившего по месту рождения прозвище Романо – не только автора прекрасного мраморного портрета Беатриче, но и певца, музыканта, знатока античной архитектуры, в том числе Витрувия.

Поклонником Беатриче стал поэт-аристократ Гаспаре Амброджо Висконти. В 1493 году он входит в Тайный совет герцогства, однако увлечен вовсе не Моро, а двумя знатными дамами, Бьянкой Марией Сфорца и Беатриче д’Эсте, каждой из которых он посвящает по сборнику канцон[374]. Другое его поэтическое произведение, с посвящением приятелю-феррарцу Никколо да Корреджо, выходит под названием «Rithimi» («Размеры», «Ритмы») в том же 1493 году под редакцией все того же священника Танцио, который в 1494 году берет на себя труд издать написанные на вольгаре «Канцоньере» и «Триумфы» Петрарки с комментариями Висконти. С точки зрения Моро, все эти влюбленные поэты – не лучшее окружение для Беатриче, несмотря на то что Висконти всячески демонстрирует ему свою преданность и даже посвящает поэму «Пауло и Дария», изданную в 1495 году[375].

Леонардо наверняка не раз посещает кружок Висконти, собирающийся в палаццо Сан-Пьетро-ин-Камминаделла на нынешней виа Ланцоне, неподалеку от Сант-Амброджо и всего в паре шагов от Сан-Франческо-Гранде, монастыря, для которого написана «Мадонна в скалах».

Дворец славится богатой библиотекой, включающей издания таких значительных текстов, как «Десять книг об архитектуре» Витрувия и «Руководство по географии» Птолемея. А самый знаменитый его гость – Браманте, который жил здесь с 1487 года и даже успел поучаствовать в совместной поэтической игре, написав пару шуточных стихотворений, включенных Висконти в одну из своих рукописей[376].

Браманте внес свой вклад и в украшение дворца, представив выдающихся воинов и литераторов в одной из зал, известной как Зала баронов, а в соседней Зале деревьев исполнив фантастические сплетения растений. Он изобразил также их беседу с Леонардо перед висящим в воздухе терракотовым глобусом. Лицо Леонардо искажено почти карикатурной гримасой боли, из глаз текут крупные слезы, а жизнерадостный Браманте откровенно хохочет. Перед нами не что иное, как древняя легенда о противостоянии греческих философов Гераклита и Демокрита, один из которых, размышляя о судьбах мира и человечества, разрыдался, а другой засмеялся – история, известная, помимо пересказа Фичино, по стихам других приятелей Висконти: Антониетто Фрегозо и Доменико Макканьо.

Игривой аллегории Браманте сопутствует сатирический сонет Висконти, высмеивающий Леонардо. Имя его не названо, однако художника легко узнать по двум характерным чертам: «Он и в мыслях / один лишь образ свой милует, / в чужом портрете сам себя рисует, / и каждому свой облик придает. / Оставив все, что прежде было первым, / уходит он в мыслительные дебри, / когда Луна на убыль повернет». Первый посыл, «художник уподобляет себе то, что рисует», сам Леонардо заимствует из «Пира» Данте, процитированного в Манускрипте А: «То примет полотно, / Во что себя художник превращает»[377]. Второй куда более язвителен и отражает то, о чем уже открыто говорят в Милане: вместо того, чтобы завершать порученные ему работы, Леонардо предпочитает заниматься своими эксцентричными исследованиями и парадоксальными экспериментами. Короче говоря, «уходит в мыслительные дебри».

Еще одно место в Милане, где часто бывает Леонардо, – дом аристократа Энрико Боскано. Его имя даже появляется в путаной оперетте Энрико, рассказе о воображаемом посещении утопического края, именуемого «Благословенным островом».

В предисловии, оформленном в виде адресованного Энрико письма, его кузен Андреа якобы пишет: «Твой дом был кузницей, где закалялись мудрецы, подлинной академией для многих синьоров, включая графов и рыцарей, философов, поэтов и музыкантов, исполненных добродетели, нравственности и знаний». В числе прочих упомянуты имена Висконти и Фрегозо, Бартоломео Симонетты, Чезаре Сакки, Ланчино Курцио, Бернардо Аккольти, прозванного «Непревзойденным Аретинцем», Танцио и Беллинчони, доминиканского монаха Корнелио Бальби, Амброджо Аркинто и, наконец, предваряя список музыкантов, «таких художников и инженеров, как Леонардо да Винчи, Браманте и Карадоссо». Кстати, Андреа использует античное слово «академия», которое, вернувшись в моду в эпоху Возрождения, сразу навевает мысли о некоем вольном интеллектуально-художественном союзе.

Мысли эти понемногу начинают занимать и самого Леонардо. Разве не чудесно было бы создать собственную академию, собрать вокруг себя сонм избранных, «блаженный остров», свободный от каких-либо ограничений и обязательств, где можно было бы беседовать о тайнах жизни и красоте природы? У нее даже есть название, красивое и громкое: Achademia Leonardi Vinci. А также эмблемы и символы: причудливые монограммы из узлов и плетений, образующие инициалы его собственного имени и названия родного городка, Винчи[378].

Единственным правилом этой академии станет свобода, а единственными узами-vinci – узы любви и дружбы.

20

Перстенек Катерины

Милан, 1493–1494 годы

Записные книжки Леонардо за 1493 год пестрят заметками, датами и именами, рассказывающими нам о его повседневной и даже личной жизни.

Прежде всего, благодаря выплатам из казначейства Моро улучшается его экономическое положение: «по состоянию на первое февраля [1493 года] 1200 лир»[379]. На 400 лир, то есть на сто дукатов, больше, чем полугодом ранее. Леонардо редко приходилось видеть столько денег разом.

Вернулся неугомонный Томмазо, но до 27 февраля 1493 года он «работает на себя». Несколько дней спустя появляется еще подмастерье-немец Джулио, но он тоже не ученик, а мастер-металлург, работающий больше «на себя», чем на Леонардо. За обучение он платит совсем немного, да и то предпочитает откупаться работой: «В день 18 марта поселился со мною Юлио немец»[380]. Впрочем, присутствие Томмазо и Джулио может помочь Леонардо в изучении «начал механических», а также в практической разработке изобретаемых им машин: кто-то же должен «опытным путем» проверить, в самом ли деле они работают.

Томмазо отливает шесть подсвечников, Джулио – «несколько пружин» и, поработав до 27 мая 1493 года на себя, к 18 июля делает для Леонардо «молоточек»; потом до 7 августа снова работает на себя и «по полдня на даму», после чего к 20 августа собирает пару замков.

Однако в ноябре, подведя итоги, оба они оказываются должны Леонардо: Джулио – за четыре месяца, Томмазо – за все девять[381].

На том же листе Кодекса Форстера III, где отмечено первое появление Джулио, приводится еще и список имен – воспоминание Леонардо о семье: «Антонио / Бартоломео / Лючия / Пьеро / Лионардо». То есть дед Антонио и бабушка Лючия, отец Пьеро, его последний законный сын Бартоломео, родившийся в 1485 году, и, наконец, он сам, Леонардо – сын незаконный, внебрачный[382].

Более верного свидетельства того, что запись на обороте тоже относится к близкому