Пишите мне на медсанбат - Людмила Петровна Дробинская

вместе с Шараповым приходилось не раз перевозить раненых через Неву. Катя получила тяжелую контузию и во время переправы едва не утонула. Восемнадцатилетние Ракитская и Романова вместе пришли на фронт после окончания курсов Красного Креста. Внешне очень разные, они крепко дружили, гордясь оказанным им доверием, и все силы отдавали спасению раненых.

Опять начались тревожные дни Невского плацдарма. Над флангом дивизии нависали железобетонные корпуса 8-й ГЭС. В руках захватчиков они превратились в мощные укрепления. С огневых точек ГЭС гитлеровцы вели губительный огонь вдоль реки и по ее берегам.

Условия на плацдарме были исключительно тяжелые, и медики едва успевали оказать всем неотложную помощь. Тяжело раненного тут комиссара дивизии бригадного комиссара Г. В. Журбу требовалось срочно оперировать, и моряки его засветло перевезли через Неву.

Как ни свирепствовал враг, яростно поливая «пятачок» свинцом, но вернуть потерянные позиции гитлеровцы не смогли.

Система эвакуации раненых с плацдарма оставалась такой же, как и в сорок первом. Медики полков доставляли на левобережье из Невской Дубровки медикаменты, продовольствие, шины, носилки, а затемно увозили на правый берег раненых.

С плацдарма всегда с тревогой смотрели вслед уходящим лодкам. Так было и в тот предвечерний час, когда военврач Гультяев и санинструктор Поярков перевозили раненых в Невскую Дубровку. В метрах двухстах от левого берега разорвалась мина. У перевозчиков вырвало из рук весла, утлое суденышко понесло по течению. Гультяев и Поярков очутились в воде. Но им все же удалось доплыть до лодки и подтянуть ее обратно к берегу. Они перенесли дрожавших на холодном ветру раненых на плот и на этот раз благополучно доставили их через Неву.

Когда выбыли из строя старший врач 68-го полка В. Гнусов и прибывший на его место В. Мехтейс, гарнизонным врачом Невского плацдарма назначили П. А. Гультяева. На его плечи легла ответственность за судьбу всех раненых, за их быстрейшую и организованную эвакуацию. Верными его помощниками были опытные и мужественные военфельдшеры Александр Шарапов, Николай Виноградов, Лука Олейник и другие. Все восхищались необыкновенной смелостью Виноградова, нередко сопровождавшего раненых через Неву: он попадал в ледяную воду, тонул, но точно в срок доставлял начсандиву Евсееву самые свежие сведения с плацдарма. Начсандив называл Виноградова своим «связным».

Мы встретились с Виноградовым после войны в Выборге, где он работал в санэпидстанции. Его светлые глаза с прищуром смотрели внимательно и сосредоточенно, и когда он улыбался, мелкие морщинки сбегали к вискам. Видно было: этот человек, что видел — запомнил, что пережил — не забыл.

Мы долго стояли на берегу залива, откуда вдаль уходили катера. Крепчал ветер, гнал крупную волну. Тревожно кричали чайки. Виноградов смотрел на неспокойный залив, на черную мохнатую тучу, наплывавшую на город. Вероятно, он ощущал себя снова в утлой, поврежденной осколками посудине с поломанным веслом в онемевших руках.

Он зябко повел плечами, сказал глухо:

— Разыщите Луку Олейника и Федора Крючкова. Это — ветераны дивизии. Всю войну Лука вел дневник, записывал в него все, что казалось ему необыкновенным…

Я разыскала Луку Олейника и Федора Крючкова. Одного на станции «Скорой помощи», другого — на аптечном складе. Я попросила Олейника познакомить меня со своими записями. Глянул на меня Лука Андреевич недоверчиво, пронзил светлыми цепкими глазами.

— Дай же человеку почитать, — сказала Олейнику его жена, симпатичная приветливая женщина. Ладонь ее правой руки стягивал глубокий рубец.

Лука водрузил на нос очки, разгладил страницы, словно приласкал их, хранящих столь памятные и дорогие его сердцу записи, и протянул мае тетрадь…

Из этих записей я поняла, какой трудный боевой путь прошел командир взвода санитаров-носильщиков Олейник с первых же дней войны, как много и тяжко приходилось трудиться фельдшеру на передовой со своими санитарами.

Как-то в Невской Дубровке воздушной волной от взорвавшейся на берегу бомбы военфельдшера подняло с земли и отбросило на несколько метров. Он потом не мог вспомнить, как после этого приполз в землянку санчасти и свалился на лежак. В глазах искрилось. Он тер лоб, сбрасывал и снова прикладывал мокрую прохладную тряпицу. О чем-то спрашивал врачей Бережного и Резникова, но голоса своего не слышал. В голове на все лады звонили колокола… Ему что-то вливали в рот, делали уколы. После долгого сна, похожего на забытье, он очнулся. Тогда повел его Бережной длинной траншеей подальше от передовой, в медсанбат. А через несколько дней он вернулся на плацдарм, боевая жизнь которого заставляла его забыть о собственных недугах.

Разные люди собрались в санчасти 252-го полка, где трудился Лука Олейник, но все они стремились как можно лучше выполнить свой медицинский долг. Л. Ф. Бережной был но только хорошим организатором, но и искусным врачом. Он умело лечил и любовно выхаживал людей. Человек смелый, он не раз ходил на боевые задания с разведротой. А в редкие минуты затишья брал гитару в руки и, аккомпанируя себе, напевал лирические песни тех лет… Коллега Бережного Леонид Резников тоже проявил себя заботливым врачом. Под стать им был и младший врач полка П. П. Барабанов, родом из Поповки. Он мечтал о том дне, когда вместе с войсками ворвется в Красный Бор и родную Поповку, где оставались его близкие, о судьбе которых он ничего не знал.

— Петр Петрович был приветливого, веселого нрава. Наверное, и ему было страшно, когда прилетали вражеские самолеты, — рассказывала мне бывшая сандружинница Шура Свиридова, — но вида не показывал. Бывало, крикнет: «Ложись! Стервятники! Я вас прикрою!» Пока шутит, глядишь, самолеты и улетели — все довольны. Хорошо, тепло он разговаривал с ранеными, отвлекая их от горьких раздумий. Как-то принесли молодого солдата. Ну, просто мальчишка! Рана у него большая. Стонет, плачет, маму вспоминает. «Чего ты плачешь? Ты ведь женатый мужчина. Разве мужчины плачут?» — говорил Барабанов, обрабатывая ему ногу. «Неженатый я!» — кричит мальчишка сквозь слезы. «А, значит, я ошибся — думал, ты мужчина». Поговорили, смотрим, парень плакать перестал, только зубы стиснул, со лба пот холодный каплет.

Еще был у нас в санчасти интересный человек, — продолжала Шура, — военфельдшер Цоль Циммерман. Тощий, в чем только душа держалась. Всегда невозмутимый и спокойный. Пусть небеса разверзаются, а он знай себе сыворотки вводит, шины накладывает, противошоковой жидкостью поит, что-то под нос мурлычет. Вот это выдержка!

Шура Свиридова гордилась тем, что и траншеи, и окопы на обоих берегах Невской Дубровки были отрыты ее односельчанами. Здесь, в окопах, осенью сорок первого она была контужена и ранена в кисть руки, зажившую грубыми рубцами.

…Случилось Луке Олейнику вместе с санитарами проходить поселок Колтуши и деревню Мяглово холодным вечером. Ребята