Творчество - Павел Владимирович Виноградов

С литературной точки зрения текст неплох, но читать его неприятно.

Отзывы и мини-рецензии на разные произведения

Дмитрий Каралис

Все будет блюз

В издательстве «Геликон Плюс» вышла книга избранной прозы Дмитрия Каралиса «Чикагский блюз».

У них замечательные пупки — у Жоры и Сережи, братьев-близнецов, советских научных работников. Такие узлы врачи-акушеры делают лишь в Кронштадтском роддоме — по велению самого Петра Первого. По этим выпуклым, как пуговицы, пупкам определяют друг друга настоящие кронштадтцы. Какие роскошные пупы! Они заставляют вспомнить и то, что пуп есть центр круга, в который Леонардо вписал своего человека-пентаграмму, и сияние вокруг пупа у медитирующих архатов. Эти почтенные шрамы, удостоверяющие принадлежность особи к классу млекопитающих, стали темой одного из рассказов повествования «Чикагский блюз» — основного произведения сборника. Хотя пупы в нем отнюдь не самое главное.

Повествование в рассказах — древнейшая для крупной прозы литературная форма, овеянная славой великих названий, от «Тысячи и одной ночи» до «Королей и капусты». Я не знаю, случайно или нет прибег к ней автор «Чикагского блюза», но в любом случае этот факт подчеркивает приверженность к традиции. Ибо Каралис безнадежно, дремуче традиционен. Не желает он, следуя духу времени, создавать хаотические, лукавые тексты, чохом именуемые «постмодернизмом» (от неумеренного употребления слово это настолько поистрепалось, что стало почти непригодно для печати). Каралис пишет — о, ужас! — реалистическую прозу.

Я бы написал, что за ним стоят великие тени — от Пушкина до Набокова, и они действительно стоят, но тени, даже великие, не сделают плохого писателя хорошим. Для иного нынешнего русскоязычного автора модного бреда совершенно все равно, что за ним стоят великие тени «не реалистов» — от Рабле до Борхеса, — он как кропал напыщенную чушь, так и кропает. А вот Каралис пишет чистую, негромко и мелодично журчащую прозу. Она благородно проста, но не примитивна, в ней масса подтекстов, заставляющих вспомнить и печального насмешника Джерома, и изысканного японца Кавабату Ясунари. Кто еще сегодня в нашей литературе делает подобное?.. Можно с трудом наскрести горсть имен. А между прочим, русская словесность, хотя из нее вышли и абсурд, и магический реализм, и фэнтези, прославилась прежде всего именами реалистов. В общем недаром рассказ Каралиса «Самовар графа Толстого» (он есть в сборнике) включен в хрестоматию для 7-го класса по литературе. А то бы детишки удивлялись, куда в начале XXI века подевались духовные наследники упомянутого графа.

Традиционен Каралис и в мироощущении, что ясно видно по его героям. Даже негодяи в его исполнении обладают неким очарованием. Это потому, что автор грустит об их несовершенстве. И о жулике, выдающем себя за космонавта; и о юном хаме и гопнике, детском враге рассказчика; и об отставном сотруднике «органов», творящем вокруг себя маленький персональный ГУЛАГ; и о герое 1990-х — навороченном и распальцованном жлобе на джипе. Во всех них автор способен увидеть нечто человеческое, понять и пожалеть.

«Канает, блин, под всемирную доброту, разводит блудняк на семейной почве, как будто не знает, что все люди — сволочи!» — так отзывается о Каралисе один из критиков, чьи цитаты предваряют книгу.

Очень верно подмечено! Но можно короче и точнее: Дмитрий Каралис — хороший человек и хороший писатель.

Всего сказанного вполне достаточно, чтобы охарактеризовать книгу: она такая и есть — светлая, грустная и добрая. Остальное оставлю, пожалуй, ее читателю, которого ждет приятнейшее знакомство с семействами близнецов, живущими на одной даче. Эти истории увидены глазами сына Сергея Михайловича, более положительного и спокойного, чем шебутной и энергичный Георгий Михайлович. С ними случаются и смешные, и печальные происшествия, но они продолжают жить неспешно и полнокровно, потому что та семейственная, родная среда, в которой они пребывают, способна противостоять любым катаклизмам. А с ними живет страна, и проходит нелегкий путь до конца века и конца этой самой страны.

Но пусть рухнула та социальная среда, в которой обитали герои, пусть воют новые злые ветры — человеческое достоинство останется с ними. Среди нового русского хаоса, бросая ему вызов, звучит «Чикагский блюз». Это джаз-бенд близнецов, инструменты для которого куплены на последние деньги, избежавшие топки финансовых пирамид.

«Дядя Жора… выпустил из сверкающего раструба легкое быстрое лассо — оно со свистом обхватило высокие золотистые сосны, белое облачко за лесом, кусты сирени под окнами, сарайчик, стоящих у калитки пацанов и двух взрослых соседей, втянулось обратно, и тут же из трубы саксофона поплыл задумчивый морской бриз, прошелестели паруса, за кормой яхты вспенилась белая дорожка, тяжело вздохнул океан, заскрипели снасти, из-за туч выглянуло солнце…»

Боже, как это красиво!

Питерские мозаики рубежа веков

Одна за другой вышли две книги известного петербургского писателя, нашего постоянного автора Дмитрия Каралиса — «Очевидец, или Кто остался в дураках? Избранная публицистика» и «Петербургские хроники. Роман-дневник. 1983–2010».

Книги эти, с одной стороны, разные, а с другой — очень похожие. Дело даже не в том, что автор на сей раз предпочел художественному вымыслу записи о действительно происходивших событиях. Те, кто хорошо знаком с творчеством Каралиса, знают, что он постоянно работает на реальном материале — творчески осмысленном и обработанном. Так что эти книги — не начало нового направления в его творчестве, а скорее некий промежуточный итог, жизненный и литературный.

Литература просачивается в жизнь любого настоящего писателя — такова издержка профессии. Пределом это имеет претензии художников-концептуалистов считать собственную личность произведением искусства. Это логично, но неверно, ибо линейная логика к искусству неприменима. Личность автора может существовать в контексте литературы, но именно в контексте, а отнюдь не подменяя литературу собой. Каралис это знает прекрасно. Ведь, казалось бы, что он сделал? Собрал свои статьи и фельетоны, в разное время опубликованные в разных газетах. А в другой книге просто опубликовал свои дневники за 27 лет. Велики ли труды и какое это имеет отношение к литературе? И труды большие, и отношение самое прямое.

Что касается трудов, то поднять дневниковые записи, хаотичные, сугубо личные, навеянные сиюминутными влияниями, до уровня полноценного произведения — работа куда более тяжкая, чем написать стилизованный под дневник литературный текст. И адаптировать написанные по разным поводам и под формат разных изданий газетные статьи, чтобы они тоже представляли собой некое единство — тоже весьма и весьма непросто. И все это Дмитрию Каралису вполне удалось. Это к вопросу о литературности его публицистических книг.

Публицистика публицистике