Моя императрица - Николай Павлович Иванников

И я знал, что лезвие ни в коем случае не должно зацепить сосуды, потому что это очень плохо, потому что тогда Аленка скорее всего умрет, и мы уже ничего не сможем с этим поделать. А потому, когда я увидел, как лезвие ножа приближается к одному из сосудов, готовое вот-вот перерезать его одним неловким движением, я прошептал особое заклинание, и нож тут же замер. Слабо дернулся еще пару раз, как будто хотел перебороть наложенное заклинание, но не смог его пробить и сдался, уплыл в сторону.

— Фу-ух… сказала Катерина, покосившись на меня испуганно. — Кажется, я только что чуть артерию не перерезала. — Нехорошо вышло бы.

Я не находил в себе сил ответить ей. Я все еще был там, внутри Аленки, и всеми силами пытался контролировать неповоротливый нож. Впрочем, уже вскоре его дело было сделано, и отрезанная Аленкина матка упала в подставленное ведро. Кровеносные сосуды были перетянуты и аккуратно обрезаны, места разрезов зашиты шелковыми нитями. А когда Катерина принялась зашивать живот, я и вовсе выскользнул из своего каталептического состояния и некоторое время тяжело дышал, пытаясь прийти в себя.

Сердце мое отчего-то бешено колотилось, не хватало воздуха, и потому я дышал глубоко, часто и очень громко.

— Алешка, тебе плохо? — услышал я голос Катерины.

Она уже закончила шов и теперь завязывала нить. Под конец ее вдруг охватила дрожь, и она делала это трясущимися пальцами.

— Немного, — глухо отозвался я. — Самую малость, ерунда…

— Иди на свежий воздух, ты мне тут больше без надобности.

Свежий воздух — это хорошо. Пожалуй, это все, что мне сейчас нужно. Пусть немного, хотя бы один глоток…

Я рванулся прочь из избы. На выходе матушка придержала меня за локоть, но я вырвался и буквально выбежал во двор, вдохнув свежего воздуха полной грудью. Это подействовало моментально, хотя я такого и не ожидал. В голове прояснилось, ощущение того, что я все еще нахожусь внутри Аленкиного тела быстро улетучилось. Небо теперь было просто небом, а не разрезанной плотью; лес в отдалении был просто лесом, а не нагромождением человеческих органов, и было здесь свежо и просторно. Просторно и свежо.

Хорошо было здесь…

Сердцебиение улеглось, вошло в нормальный ритм. Холодный пот на лбу просох. И обернувшись к крыльцу, я увидел, как с него сходит Катерина, грациозная, как пава. Она на ходу вытирала обмытые руки полотенцем, а когда свернула за поленницу, то склонилась там в три погибели и громко и, видимо, очень обильно проблевалась.

Вышла из-за поленницы, утирая рот полотенцем.

— Зайца только напрасно перевела, — сообщила она с заметным сожалением. — Вышел весь ваш заяц, в сметане тушеный. Заново есть придется.

— Кончился заяц, — усмехнулся я. — Слопали его, такой оравой-то. Прикажу гуся в печь поставить. Или еще чего.

— Гусь — это хорошо, — кивнула Катерина, подойдя ко мне. — В прошлой жизни я гуся только на Новый год пробовала, да и то лишь маленький кусочек доставался. А тут ради меня одной — целого гуся в печь поставят!

— Ну почему же ради тебя одной? — смутился я. — У нас нынче хватает нахлебников.

Катерина вдруг подняла руки и положила свои горячие ладони мне на щеки. Я смотрел в ее карие с голубой каемкой глаза, не шевелясь, и почему-то решил, что она меня сейчас поцелует. Даже приготовился к этому, но она не поцеловала, а только глубоко вздохнула и попустила руки.

— Хотела поцеловать тебя в губы алые, — сказала она, — да вспомнила, что только что за той поленницей желудок свой наизнанку вывернула.

— Если желаешь, Като, мы можем перенести это занятие на вечер, — с хрипотцой предложил я.

Уж не знаю, как я решился на такие слова, но Катерине они неожиданно понравились. Она расхохоталась и чувствительно ткнула меня кулачком в плечо.

— Мне почему-то кажется, что нынче вечером у тебя найдутся более важные дела, чем поцелуйчики под луной. Ты ведь у нас теперь за жизнь целой императрицы отвечаешь!

— Ты тоже отвечаешь за жизнь императрицы, — парировал я. — И здоровье. Это ли не самое важное?

— А я смотрю, вы неплохо ладите! — услышал я со стороны крыльца матушкин голос, и сразу же весь подобрался. — И чрезвычайно рада этому обстоятельству.

Она сошла со ступеней и остановилась в нескольких шагах от нас. Лизавета неотступно следовала за ней.

— Мне показалось, Катерина Алексеевна, что ваша операция прошла весьма успешно, — продолжала матушка. — Скажите, это так?

— Пока трудно ответить однозначно, — Катерина слегка поклонилась. — Только время покажет, насколько хорошо идет заживление, и не гноятся ли швы. Но я надеюсь, что мой препарат поможет нам в борьбе с инфекцией. В любом случае, Настасья Алексеевна, я сделала все, что от меня зависело. Все остальное уже в руках господа.

— Ее величеству будет радостно слышать, что вы сумели сохранить жизнь как младенцу, так и его матери. Это лишний раз подтвердит, что она не ошиблась в выборе, назначив вас не только президентом новой коллегии, но и лейб-медиком. В данном случае очень важно не совершить ошибку.

— Все мы порой совершаем ошибки, — ответила Катерина. — Но это не должно лишать нас права на второй шанс.

— Вам это право не понадобится. Я лично расскажу ее величеству, как умело и грамотно вы провели операцию. И даже если в дальнейшем с Савельевой женой случится какая-то неприятность, если она не дай бог помрет, это будет говорить только о слабости ее здоровья, а вовсе не о недостатке умения в ваших руках.

Катерина снова поклонилась.

— Благодарю вас, Настасья Алексеевна.

Ранее я не замечал в Катерине склонности столь часто кланяться людям. Должно быть она по какой-то причине очень желала понравиться моей матушке. И следует заметить, что ей это удалось. Кому-то могло бы показаться, что матушка говорит с Катериной тоном, который ставит ее, матушку, на ступень выше своей собеседницы, что позволяет ей обращаться как бы свысока, а порой даже и снисходительно. Но я-то знал, что это просто особенность моей матушки вести диалог, и на самом деле никак не отражает ее истинное отношение к Катерине. А отражает его только содержание ее фраз.

Матушка не из тех, кто любит кривить душой. И