Моя императрица - Николай Павлович Иванников

ее питающие, перетянуть. Швы можно сделать шелковыми нитями. Это органический материал, и примерно через год нить рассосется, а к тому времени все разрезы уже срастутся. Инфекция почти неизбежна, но у меня еще остался пенициллин, это тоже дает нам какой-то шанс… Вот… Как-то так!

Катерина развела руками и взглянула на Савелия. Тот не отвечал, и только беззвучно шевелил ртом, как рыба. Ясно было, что он ни слова не понял из того, что только что сказала Катерина. Тогда матушка положила руку ему на плечо и потрясла.

— Что скажешь, Савелий? Твоя жена — за тобой и слово последнее. Даешь добро доктору на то, чтобы операцию твоей Алене делать?

Савелий беспомощно глянул сначала на меня, потом на матушку, потом на Катерину. Но никто и не думал подталкивать его к какому-то решению, все ждали, когда он сам его примет. А он и не знал, что ответить, лишь лицо кривил в судорожных гримасах. Жуть как боялся он принять неправильное решение. И тогда он схватил меня за руку и сказал жалобно:

— Барин… Алексей Федорович… Что делать-то мне, а? Я ж не понимаю ничего! Как лучше, а⁈

— Сава, никто не знает как лучше, — пряча глаза, ответил я. — Знаю только одно: если ничего не делать, то сегодня-завтра помрет твоя Аленка. А если сделать, то может помрет, а может и нет. Это как бог даст.

— Понапрасну обнадеживать не стану, — добавила Катерина, — шансов выжить у нее немного. Но Алексей Федорович совершенно прав: если ничего не делать, то шансов не будет вовсе.

— Тогда делайте, барыня! — решился наконец Савелий. — Если бог смилуется, то все у вас получится как надо. А коль уж не смилуется, то так тому и быть.

И все в один миг переменилось. Выпрямившись, Катерина сразу же стала гораздо выше ростом, да и лицо у нее приняло такое выражение, что стало ясно: решение принято, и ее уже не остановить. Возможно, тот, кто с Катериной до сего момента знаком не был, и попытался бы — коль возникла бы на то нужда — чем-то ей препятствовать, но я бы ему тогда не позавидовал. Потому как точно знал: ничего бы у него не вышло. Это как пытаться остановить заядлого рубаку в самый разгар смертельной схватки: словами уговорить уже не удастся, а если влезешь под меч, то тебя и самого порубят в капусту.

— Алешка, неси из коляски мою сумку, там есть кое-какой инструмент с препаратами, — приказала Катерина тоном, не терпящим возражений. — Настасья Алексеевна, я видела у вас платок шелковый. Вы смогли бы распустить его на нити?

— Смогла бы, — не стала возражать матушка. — Тем более, что он и сам уже распускаться начал.

— Спасибо. Савелий, ножи в доме найдутся?

Савелий был местным кузнецом, и всевозможных ножей у него хватало, о чем он и оповестил Катерину торопливыми кивками.

— Неси самые острые! Чем острее, тем лучше. Свечи, сколько нейдешь. Еще теплой воды побольше. И водку! Водка в доме есть?

— Есть! Есть водка, хорошая! — заверил ее Савелий.

— Тогда быстро! Не стой на месте, как истукан! — Она стремительно развернулась к повивальной бабке. — Как ваше имя?

— Агафья! — немедленно отозвалась та, напуганная неожиданным напором. И указала на матушку. — Вот барыня знает…

— Еще нужны чистые простыни, Агафья!

Та перекрестилась.

— Да где ж мне их взять-то⁈ Мы не баре, чай, чтобы на простынях спать. Мы все больше по-простому…

— Савелий! — крикнула исчезнувшего было в избе кузнеца матушка. Тот сразу высунул наружу нос.

— Ась, Настасья Алексеевна?

— Я на свадебку вам с Аленкой целый сундук белья разного надарила. Цело оно еще?

— Целехонько, барыня, не притронулись даже.

— А что так? Ничего дарить вам больше не буду… Принесешь простыней Катерине Алексеевне, понял?

— Понял, Настасья Алексеевна!

Я принес из коляски рыжую сумку, отдал ее Катерине и хотел сойти с крыльца, чтобы не путаться под ногами, но Катерина поймала меня под руку.

— Ты куда?

— Туда… — я неопределенно махнул рукой в сторону.

— Ты мне здесь нужен.

Я был удивлен такой новостью.

— Зачем?

— Страшно мне, Алешка. Так страшно мне еще никогда не было. Никогда я еще людей не резала. А если ты рядом со мной постоишь, то и мне не так страшно будет.

— Хорошо, Като, я буду с тобой…

Кивнув мне с благодарностью, Катерина снова вошла в избу. На мгновение замявшись у порога, я проследовал за ней.

Глава 20

Роженица и утопленница, или «Чудны дела твои, Господи!»

В горнице, где на широкой лежанке металась в жару Аленка, Катерина немедленно раздвинула занавески и приказала зажечь все свечи, какие есть. Потом застелила под Аленку чистую простынь и спросила у Савелия бритву с мылом. Сам Савелий хотя бороды и не брил, но бритва в доме нашлась, но, вручая ее Катерине, кузнец спросил удивленно:

— Зачем это, барыня?

— Я ей живот буду резать, Сава, в самом низу, — пояснила Като. — Для этого мне нужно будет ей все там выбрить наголо…

Она с помощью повивальной бабки принялась раздевать Аленку, и я, смутившись, сразу отвернулся к стене. Савелий тоже встал рядом со мной, хотя ему-то этого делать было не обязательно.

— Сава, — позвал я, не поворачивая головы.

— Чего тебе, барин? — отозвался Савелий.

— Ты не боись, все хорошо будет. Катерина Алексеевна знает, что делать. Ты не смотри, что она женского роду, ума в ней за десятерых.

— Это хорошо, Алексей Федорович. Потому как у меня ума совсем нету. Ни слова не понимаю из того, что барышня объясняет.

— А ты не пытайся понять. Просто делай, что тебе говорят, и всё. Я именно так и поступаю всегда.

— Вы чего там шепчитесь⁈ — прикрикнула Катерина, и я не сразу понял, что она обращается к нам с Савелием. — Вы, двое, я с вам говорю! Можете подойти.

Мы переглянулись и подошли. Теперь Аленка лежала на спине, вытянувшись в струнку. Глаза ее были закрыты, накрыта она была белой простыней, как саваном, и вообще выглядела мертвой. Должно быть, Савелию тоже так показалось, потому что в первое мгновение он непроизвольно отшатнулся.

— Я дала ей опиум, — пояснила Катерина, взяв