Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина

— Но…

— Пожалуйста, — попросил он. — Это ни к чему тебя не обяжет. Я не стану навязывать свое общество больше необходимого. Я просто хочу помочь.

— Я не имела в виду…

— Тем более. — Он мягко и грустно улыбнулся. — Просто поправляйся, ладно? Я присмотрю за Бусинкой, все будет в порядке.

— Спасибо, — поблагодарила я вновь, не представляя, что еще сказать: мы оба знали, что других близких — какая ирония! — у меня нет.

— Это меньшее, что я могу для тебя сделать, — произнес он серьезно, и сосредоточенность его взгляда отозвалась в моем теле мурашками.

Я растеряно промолчала. У Марка тоже как будто бы закончился заготовленный текст.

— Аля?

— Да? — оторвавшись от созерцания собственных рук, я вновь посмотрела на Марка.

Серьезный, собранный и вместе с тем явно не успевший нормально отдохнуть, он не отводил от меня глаз и выглядел напряженным до предела.

— Я хочу извиниться, — сказал он после недолгой, но мучительной паузы. — За вчера. Моя настойчивость была неуместна, ты ее не хотела. Больше я не позволю себе ничего подобного. Я не отказываюсь от своих слов — я действительно хочу быть с тобой, и мне жизненно необходим второй шанс, но… — Сглотнув, Марк дернул верхнюю пуговицу рубашки, расстегивая воротник, а после неожиданно свернул начатую им же самим тему: — Извини, лучше мы потом поговорим. Ты после операции, тебе нужно отдыхать, а не слушать всякую чушь. Ни о чем не переживай: все формальности улажены, тебя, вероятно, выпишут завтра. Я за тобой приеду и отвезу домой, хорошо?

— Хорошо, — пробормотала я растеряно.

Под действием лекарств и под давящей усталостью после операции мозг соображал туго и долго. Я еще продолжала осмысливать сказанные Марком только что слова, когда он сделал первый шаг к двери:

— Тогда не буду мешать тебе отдыхать. До завтра.

— До завтра, — повторила я машинально.

Лишь когда за Марком с тихим хлопком закрылась дверь, мне подумалось, что он надеялся на другой ответ. На приглашение задержаться.

Чем дольше я проигрывала наш короткий разговор в голове, тем сильнее убеждалась, что для Марка мое поведение выглядело однозначным, и я не знала, хорошо это или плохо.

Спустя несколько минут руки сами потянулись к телефону. Зайдя в свои соцсети, я поспешно пролистываю ленту от начала до конца, пытаясь взглянуть на каждую публикацию глазами Марка.

Что он думал, когда видел эти фотографии? Когда читал понравившиеся мне цитаты из книг и фильмов? В нем откликнулось что-нибудь так, как однажды откликнулось во мне?

Задумавшись, я едва не пропустила первый пост с сиренью, отмеченный красноречивой припиской «Мои любимые цветы!!!» . Лишь в последнюю секунду мой палец ударился об экран, заставляя карусель замереть.

Обработанные фильтрами по моде четырехлетней давности фотографии теперь казались устаревшими, но красивыми. Пышные соцветия сирени, как и всегда, цепляли мой взгляд, пока в глаза не бросился темнеющий выше текст.

Фиолетовая сирень на языке цветов:

«Мое сердце полностью принадлежит тебе»

Глава 31

О вчерашнем разговоре я думаю и теперь, уже переодевшись в мягкий кашемировый костюм, который еще вчера привез Марк вместе с другими вещами. Доктор ушла, оставив меня наедине с ворохом самых разных мыслей. Те кружат в голове, как стая обезумевших птиц, едва ли не сталкиваясь друг с другом лбами и угомонить их мельтешащее, шумное сборище непросто. Если в принципе возможно.

Повисшие в воздухе вопросы, ответы на которые мне неизвестны. Страхи, отмахнуться от которых не получается. Неразрешенные дилеммы.

Не знай я, что с минуты на минуту на пороге палаты возникнет Марк, легла бы в постель и накрылась больничным одеялом с головой. Благодаря действию лекарств спалось мне хорошо, крепко и долго: во сне гадать о будущем не было нужды.

Увы, при свете дня и наедине с собой, бежать некуда.

Я боюсь, что операция не пройдет бесследно для моего здоровья, в особенности — репродуктивного. Боюсь, что мне еще труднее прежнего дадутся и зачатие, и беременность. Боюсь, что не смогу однажды стать матерью. Что у меня никогда не будет своей семьи.

Боюсь остаться одна — в перспективе и даже сегодня. Госпитализация подчеркнула мою беспомощность, зародила во мне новый страх — не справиться с проблемой в одиночку.

Что, если я не смогу что-нибудь сделать по дому в период восстановления? Придумать настолько затруднительную ситуацию сложно, и тем не менее я чувствую иррациональный, инфантильный страх.

Разве я не накормлю Бусинку или себя? Благодаря сервисам доставки и за продуктами идти никуда не нужно. Максимум — не сумею помыть голову в ближайшую неделю, но ведь ничего ужасного в этой неприятности нет. Ее легко пережить.

И все же я тревожусь.

О всякой ерунде. И знаю, что это именно ерунда.

Просто… Даже приблизиться к другим мыслям, взглянуть на них хотя бы одним глазком: о Марке, о чувствах, о том, что с нами будет, — страшно до панической дрожи.

Я заплутала среди противоречащих друг другу аксиом, как в диком непроходимом лесу. Вокруг темнота и ни тропинки — и куда идти, какой путь выбрать, неведомо.

Еще два дня назад мне были предельно ясны мои чувства, а теперь я не могу отыскать их внутри себя. Но и других чувств нет тоже. Словно все они, как сговорившись, разбежались по разным углам моего сердца и затаились до лучших времен. Словно моему сердцу нужен тайм-аут, передышка, шанс отыграть назад?..

Я больше ни в чем не уверена.

Такой, растерянной и глубоко задумавшейся, меня и застает в палате Марк. Даже его оклик достигает моего сознания не сразу.

— Аль? — зовет он на этот раз громче. — Аля, ты слышишь?

Вздрогнув, я поднимаю на него взгляд и с опозданием киваю:

— Да, конечно. Можем идти. — Я начинаю острожно подниматься с кровати, и Марк тут же делает шаг навстречу.

— Давай помогу.

Вид у него такой, будто я не совершаю резких движений не потому что избегаю боли, а потому что в принципе не могу двигаться и прикована к постели. С моих губ невольно срывается тихий смешок.

— Я могу ходить, — сообщаю я, с весельем наблюдая за его обеспокоенным лицом. — Просто бывает больно. Ничего ужасного.

Марк останавливается.

— М-м, понял, хорошо. — Кажется, он не совсем знает,