Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина

Каждый взгляд на дорогу в поиске направляющейся к нам машины дается мне тяжело. Я боюсь выпустить Алю из вида даже на секунду.

Такси приезжает с опозданием в минуту. Уложив Алю на заднее сидение и кое-как уместившись рядом, я срываюсь на подозрительно посматривающего в нашу сторону и не торопящегося трогать водителя:

— Ты не видишь, что ей плохо? Поехали срочно. Любые чаевые — только быстрее.

Тот, будто очнувшись от колдовского сна, кивает:

— Да, конечно-конечно.

Я уже занят другим. Интернет, к счастью, ловит без перебоев и номер телефона ближайшего медцентра — именно до него я несколько раз подвозил дядю в прошлом году, — находится за секунду. Пусть мы и приедем туда через пять минут, звонок явно ускорит процесс.

Не сводя взгляда со свернувшейся в комок Али, я нервно считаю гудки. Один, два, три, четыре…

Девушка-администратор, ответившая на звонок, если и ошеломлена вываленной на нее информацией, реагирует тем не менее быстро и четко:

— Постарайтесь держать пациентку в сознании, — рекомендует она ровным тоном, — и не допускать резких движений. Врачи встретят вас у шлагбаума и помогут.

Кивнув, я заканчиваю разговор, впервые за четверть часа испытывая подобие облегчения. Ситуация под контролем. Нам помогут. Все будет нормально.

— Аля? — зову я тихо и склоняюсь к ней. — Аль?

Я не сразу понимаю, что она без сознания. Только всмотревшись в ее лицо в свете дорожных огней, замечаю ставшее более расслабленными черты лица и общую неподвижность.

Сердце замирает. Я пытаюсь привести Алю в чувство, но ни хрена не выходит.

Когда таксист сворачивает к шлагбауму, я тут же вылетаю из не успевшей окончательно затормозить машины. Врачи с каталкой уже здесь.

Сыпя вопросами о симптомах и состоянии, они одновременно теснят меня в сторону. Я отвечаю на автомате, не сводя взгляда сначала с салона, а затем с фигурки Али, которую осторожно переносят врачи.

Про меня тут же забывают. Схватившись за каталку, врачи увозят Алю к клинике.

— Эй, мужик, — летит мне в спину, когда я устремляюсь за ними. — А чаевые?

Во мне нет сил поразиться чужой алчности. Нащупав в кармане наличные, я даже не оборачиваюсь — кидаю деньги в сторону.

Надо — подберет. Мне плевать.

Забежав в холл, я успеваю увидеть лишь спину одного из врачей. Каталка с Алей скрывается за поворотом.

Следующие полчаса я мечусь по приемной под десятком любопытствующих глаз рядовых пациентов. Хотя клиника частная, врачи не спешат посвящать меня в подробности в лучших традициях государственной медицины.

Администратор — девушка, с которой я говорил по телефону, — явно пытается мне помочь. Отвлекает на заполнение бумаг, приносит чай, уверенно обещает, что все будет хорошо. По этим ее словам мне ясно одно: она еще не встречалась в жизни с трагедией. Иначе не обещала бы то, что обещать нельзя никогда и никому.

— Марк Анатольевич?

Я резко оборачиваюсь. В дверном проеме одного из дальних кабинетов стоит женщина-врач лет тридцати. Что-то в ней сразу сообщает, что тратить ее время зря совершенно не стоит.

— Да?

— Пройдите в кабинет, — просит она.

Едва за моей спиной закрывается дверь, она быстро представляется и сообщает:

— По результатам проведенной диагностики у Альбины Владимировны выявлена апоплексия правого яичника.

— Апоплексия? — переспрашиваю я отупело. — Что это значит?

— Разрыв яичника, — поясняет она на удивление терпеливым тоном. — Сейчас мы забираем ее на срочную операцию. Как только операция будет завершена, вам позвонят как контактному лицу.

— А…

Покосившись на часы на стене, хирург не дает мне закончить:

— Администратор расскажет вам, что привезти и когда можно будет навестить Альбину Владимировну. Мне пора возвращаться. Пациентку уже готовят к операции.

Ждать, а не действовать — вот, что по-настоящему мучительно. Получив обещанные инструкции от администратора и беспомощно пометавшись по холлу клиники еще с полчаса, я наконец выхожу на улицу, сжимая в руках Алину сумку как особую драгоценность. Словно та связывает меня и ее невидимой нитью, выпустить или порвать которую ни в коем случае нельзя.

Бред и сентиментальщина — и тем не менее я перехватываю доставшуюся мне на хранение вещь и бережно прижимаю к груди, пока дожидаюсь такси. Уезжать нет ни малейшего желания. Мне бы куда легче было остаться здесь в ожидании новостей, однако вовремя вспомнилось, что в Алиной квартире в полном одиночестве дожидается свою хозяйку Бусинка.

Будет ли она рада моему визиту? Очень сомнительно.

Судя по нашей прошлой встрече я забыт, вычеркнут из памяти на все девять кошачьих жизней (вполне справедливо, если подумать) и больше не считаюсь даже запасным хозяином, — но поесть, надеюсь, Бусинке это не помешает. Алю, когда она придет в себя после операции, котоголодовка не обрадует точно.

Я на сто процентов уверен: будь она сейчас в сознании, потребовала бы от меня в первую очередь навестить ее любимую шерстяную королевну и накормить. К счастью, эту малость реально исполнить в ближайший час.

В прогретом салоне такси меня, продрогшего и взвинченного, развозит до состояния туннельного восприятия. Мысли проносятся мимо, как частицы в Адронном коллайдере, и, сталкиваясь, взрываются перед внутренним взглядом сценами одна хуже другой. В вынужденном бездействии невозможно не думать о плохом.

Поиск информации в интернете — заведомо плохая идея, но я все-таки вбиваю в поисковик «апоплексия яичника» и «лапароскопия». Честь и хвала автоисправлению: сам я изначально набрал оба термина с ошибками. Ожидаемо, статьи, даже написанные сухим медицинским языком, скорее укрепляют мои страхи, чем развеивают их.

Фразы вроде «кровотечение в брюшной полости», «большая потеря крови» и «потенциально летальная ситуация» карабкаются мерзким холодком по спине к загривку, а затем щупальцами сжимают виски. Перед глазами будто плывет, и воспринимать остальную, в разы менее пугающую информацию выходит с трудом.

Прежде всего потому, что еще ни одна критическая ситуация за мою жизнь не разрешилась хэппи-эндом. Сердце болезненно бьется в груди, во рту сохнет, легкие сокращаются через сопротивление. Водитель поглядывает на меня в зеркало заднего вида, как на потенциального психа, и в этом недалек от истины.

Я боюсь, как не боялся уже очень давно.

Скоро машина останавливается в уже знакомом мне дворе почти на окраине. Отыскав в сумке Али ключи, я иду по неосвещенной дорожке к подъезду.

На улице дубак, так что желающих прогуляться перед сном нет. Даже собачники будто вымерли — вокруг ни души. И от этого, особенно заметного в тишине одиночества паршиво