Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина

нее какую-то полуправду, когда она уже почти не говорила и не вставала. Даже в том состоянии она отказывалась посвящать меня подробности. Но, думаю, я правильно поняла, что моя мама не хотела ни меня, ни — в первую очередь — отца. Возможно, он ее принудил, не знаю. И она сбежала, когда я родилась и он решил, что она уже некуда не денется. Она же, как видишь, выбрала свободу. Я ничего о ней не знаю. Ни где она, ни под каким именем живет. Вот так.

— Охренеть. — Вид у Марка ошарашенный, а во взгляде столько жалости, что хочется вылезти из собственной кожи и провалиться сквозь землю.

— Давай теперь молча напьемся? — предлагаю я, не выдержав. — Мне нужен перерыв.

— Как скажешь, — соглашается Марк, продолжая смотреть на меня тем же невыносимым, забирающимся прямо в душу взглядом.

На один неизмеримый временной промежуток мы и правда становимся безмолвными соседями по столу. В наполненном музыкой и галдежом десятков голосов баре вызванная нашим молчанием неловкость сглаживается до степени, при которой зуд под кожей, побуждающий сказать хоть слово, едва ощутим.

Официант возвращается с заказом, расставляет тарелки и, кажется, успевает полноценно прочувствовать тягостную атмосферу за нашим столом: улыбка на его лице так и норовит исчезнуть. Уходит он с явным облегчением. Наверное, мы запомнимся ему как очень странные посетители.

О выборе блюда я жалею мгновенно. Пока Марк с усердием режет огромный стейк на маленькие кусочки и медленно пережевывает каждый, передо мной стоит задача потруднее: растянуть восемь квадратиков роллла больше, чем на десять минут. Иначе придется оторвать взгляд от тарелки и снова посмотреть Марку в глаза.

Не знаю, отчего, но ни выпитый алкоголь, ни привычка не помогают мне относиться к нашему зрительному контакту спокойнее. Да и в синих глазах Марка с каждой встречей словно появляется только больше смыслов, размышлять о существовании которых мне страшно и больно. Я не хочу о них знать.

Аппетита нет, хотя желудок ощутимо тянет от голода и даже немного колет. Я заставляю себя пережевывать пищу, не чувствуя вкуса.

Рядом Марк, судя по развернувшемуся на его тарелке сражению, без всякого удовольствия мучает мясо. В последние несколько минут тишина висит над нашим столом тяжелыми тучами, обещающими скорое наступление грозы. Мне кажется, я всем телом чувствую, как напряжение увязает в воздухе и забирается нам обоим под кожу.

Марк забывает о еде, едва я проглатываю последний кусок ролла и отпиваю обжигающий виски из бокала. Наши взгляды снова направлены друг на друга.

— Не находишь, что это абсурд? — интересуется Марк туманно. Бутылка виски, возвышающаяся по центру стола, пуста почти на половину: когда мы успели столько выпить, мне неведомо. — Ты единственная, с кем я смог поговорить о Мише.

Я качаю головой.

— Что в этом абсурдного?

Губы Марка изгибаются в горько-неловкой усмешке:

— Абсурд в том, что я почти верю: ты меня действительно поняла. И это после… — Он трясет головой, и я впервые за вечер по-настоящему убеждаюсь, что Марк пьян сильнее, чем могло показаться со стороны.

Его выдают не столько затуманенные алкоголем глаза и замедлившиеся жесты, сколько проступившие на лице эмоции — те, что он так долго не позволял себе показывать ни передо мной, ни перед кем-либо другим.

Он сломлен, измучен и потерян. От него разит виной и одиночеством, как от другого пьяного — порами выдохшегося алкоголя.

Если мне так невыносимо больно от его боли, то с чем внутри живет все эти годы Марк?

— Я могу понять, почему ты это сделал, — признаю я тихо, больше не глядя на него.

— Можешь? — Пальцы, прежде полурасслабленно удерживающие опустевший бокал, сжимаются добела.

Отвернувшись — впрочем, поздно: я уже прониклась Марком куда сильнее, чем следовало, — я киваю:

— Да. Когда я думаю об этой ситуации отстраненно, то понимаю, что на твоем месте я бы тоже не смогла смириться с тем, что виновник остался безнаказанным. Я бы тоже хотела отомстить, правда, вряд ли бы мне хватило духу.

— Думаешь, мне хватило? — спрашивает Марк с печальной насмешкой.

Я оборачиваюсь. В моем взгляде наверняка светится вполне очевидное недоумение.

Марк качает головой, но объясняет:

— Я такие планы строил. Я собирался тебя растоптать в пыль, Аля. Выгнать на улицу без гроша, отнять вообще все, что у тебя было, понимаешь?

Выслушав, я молчу. Марк, не сдвинувшись ни на миллиметр, ждет моей ответной реплики с физически ощутимым напряжением, но мне нечего сказать.

Принимая мой безмолвный ответ, Марк резко кивает.

— Ты сказала, — произносит он взволнованно несколько секунд спустя, — что можешь понять. А простить?

— И простить, — роняю я глухо, отказываясь смотреть в синие, до краев переполненные виной глаза. — Но я не смогу забыть.

— Я понял, — отвечает Марк хрипло.

Не удержавшись, я бросаю на него короткий взгляд из-под ресниц и неизбежно натыкаюсь на его собственный, открытый и прямой. Пронзительно-искренний.

В синих глазах — два бездонных океана сожалений, боли и горя: о сделанном в прошлом и о будущем, теперь недостижимом и невозможном. Я знаю, Марк думает о том, что могло бы случиться, повстречайся мы иначе. В моих мыслях сейчас траслируются те же картинки, что и в его голове.

Жжение в сердце ставится невыносимым. Меня скручивает в узел, как от удара ножом в живот, и только из последних сил я заставляю себя держать спину ровно и сохранять неподвижность.

Наш сегодняшний разговор — самый честный и правильный. Это разговор-прощание и разговор-катарсис. Я должна пройти через него с достоинством.

Таков наш финал.

Нарушая мои планы, Марк внезапно поддается вперед и хватает мою ладонь, как утопающий — спасательный круг. В секунду назад сосредоточенно-печальных глазах, вдруг ожив, вспыхивают угасавшие, было, эмоции. Непокорная тьма зрачков заволакивает уже согласную смириться с обстоятельствами синеву.

— Я ненавижу себя за это, — выпаливает Марк лихорадочно, цепко удерживая мое внимание на себе. — Меня тошнит от того, что я сделал. Даже тогда — тошнило. Та женщина…

— Я не хочу… — Я отчаянно трясу головой, словно от слов можно отбиться, как от летящих в лицо камней. Пытаюсь высвободить руку из его мертвой хватки. Бесполезно. — Не хочу об… этом.

— Аля…

— Нет! — Когда становится очевидно, что Марк не закончит добровольно, я срываюсь с места, едва не опрокинув стол с бутылкой и бокалами.

Стулу за моей