Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина

В ожидании я отпиваю из своего бокала, уже догадываясь, что ответ окажется отрицательным: было в прошлом поведении Марка одинокое, настоявшееся в изоляции отчаяние. Люди, которым есть где выговориться, заземлиться от эмоций и чувств, не поступают так, как поступил однажды он.

— Нет, — признает Марк наконец, продолжая избегать зрительного контакта. — Не хотелось ни с кем это обсуждать. Да и никто бы не понял.

— Думаешь? — Я полна сомнений. — У тебя наверняка есть близкие друзья…

Марк вскидывает голову.

— Аля, — обрывает он меня на полуслове. Без раздражения, с усталостью в голосе. — Мне было двадцать два, когда случилась авария. Все мои друзья не знали, куда себя деть, пока мямлили «соболезную». Никто из них даже бабушек и дедушек еще не хоронил, не то что младших братьев. Обычные беспечные пацаны, которым хотелось поржать между парами и побухать на студенческих вечеринках. Они и мне не могли ничего другого предложить в качестве таблетки от горя.

— А… А девушка? — вырывается из меня вопреки разумному решению промолчать. — Прости, не отвечай. Я просто…. Не знаю. Это не от любопытства, а от желания тебя понять. Почему ты сделал то, что сделал, хотя ты как будто совсем не такой человек.

Марк качает головой.

— Нет, я отвечу. Я отвечу на все, что ты спросишь. Не чтобы оправдаться — тут не обелишься никогда, — но чтобы ты знала почему. — Одним махом осушив полупустой бокал, он продолжает: — Девушка тоже была. Мы встречались со школы, с десятого класса. Я вообще был, — горькая усмешка, — тогда романтик. В общем, неважно. Мы встречались, даже думали, что после универа поженимся, как найдем работу и далее по списку. Она поддерживала меня после аварии. Относилась с пониманием, сочувствовала, обнимала, плакала — они с Мишей успели подружиться: мы все проводили много времени вместе, пока родители торчали на работе и Мишу было не с кем оставить после садика. Но чем больше времени проходило, тем меньше она понимала, почему я не могу просто смириться. Забыть про все, как про страшный сон, затолкать случившееся куда-нибудь на самую высокую полку в памяти и жить дальше. Иначе выражаясь: засунуть голову в песок и сделать вид, что ничего не было. На этом важном моменте мы критически не сошлись.

— Потому что ты продолжал искать способы наказать виновных, — резюмирую я.

Марк отрывисто кивает.

— Да. Как я тогда думал, виновных. Которых не было.

— Ты этого не знал, — напоминаю я тихо то ли ему, то ли себе самой.

— Не знал, но что это меняет?

Теперь молчу я. Возразить на слова Марка нечего.

— А твои родители? — Я решаюсь продолжить неприятный разговор до конца. Мне и правда важно понять, в каких обстоятельствах он жил со дня аварии и до нашей роковой встречи в ресторане. — У вас ведь было общее горе.

Марк поджимает губы и неопределенно дергает плечом. Заметив проходящего между столиков официанта, он зовет его к нам.

Мы делаем заказ, хотя еда, кажется, уже не интересует никого из нас.

— Я не хотел расстраивать их еще больше, — отвечает Марк, когда официант отходит от нашего столика к следующему. — Они и между собой-то ничего особо не обсуждали. И мать, и отец переживали смерть Миши по отдельности и никак друг другу не помогали морально. Физически — да. Разделили обязанности, ездили вместе со мной по всем инстанциям уже после похорон, когда я пытался добиться расследования. Все это без проблем. Но я ни разу не видел, чтобы они просто посидели в обнимку. Или поговорили по душам.

— Но почему так? — То, что говорит Марк, совсем не вяжется с моим представлением о его семье. Еще около получаса назад я думала, что он вырос в полноценной, любящей семье — противоположности моей собственной. — У них были плохие отношения?

— Нет. — Ответ Марка запутывает меня только сильнее. — В том-то и дело, что нормальные. Ни разу не видел, чтобы они ругались или что-то в этом роде. Даже спали до сих пор в одной комнате, хотя батя храпел так, что стены тряслись.

— Тогда я совсем не понимаю, — признаясь я. — Горе так на них повлияло? Я слышала раньше где-то или читала, наверное, что пары часто расстаются, если теряют ребенка. Я тогда подумала, что это очень странно. Ведь это общее горе — никто и никогда не сможет понять его глубину так, как человек, который это пережил тоже, разве нет? Как будто, наоборот, должно быть легче с тем, кто понимает.

— Может, как раз в этом и проблема? — спрашивает Марк. — Что в паре каждый понимает случившееся по-своему и этим задевает другого? Или люди просто хотят все забыть, сбежать в новую жизнь без напоминаний о прошлом. Как по мне, это инфантилизм, но люди склонны бежать от проблем, а не сталкиваться с ними ежедневно за завтраком перед работой. Забвение соблазнительно.

— У твоих родителей было так?

— Да нет. — Он качает головой. — Они в равной степени переживали, но при этом каждый в одиночку. Моя рабочая версия: они не любили друг друга. В романтическом смысле.

— Почему ты так думаешь? Они же были вместе.

— Не знаю, как объяснить, но это видно. Что люди вместе не по любви. Даже если у них удачный брак. Поэтому все и рассыпалось.

— Мне очень жаль, — шепчу я.

Вернувшийся с бокалами и бутылкой виски официант прерывает наш разговор. Стоит ему исчезнуть, мы, не сговариваясь, делаем по глотку. Туман в голове крепнет, и смотреть друг другу в глаза и говорить о тяжелом и плохом становится еще на капельку легче.

— Расскажи о своей семье, — просит Марк, остановив на мне пристальный взгляд.

Растерявшись, я молчу. Кому захочется вслух признать, что ты оказалась не нужна обоим родителям?

— П-па… Отец забыл о моем существовании, как только его арестовали, — произношу я наконец. — И до сих пор не вспомнил. Да и раньше ему всегда было не до меня. Я, честно, не понимаю, зачем он вообще держал меня и бабушку при себе после…

— После чего?

— Я сама толком не знаю, что там было. Бабушка не хотела ничего объяснять. У меня получилось вытащить из