Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина

Я медлю с ответом. Марк меняется в лице.

— Да, давай.

В синих глазах, пристально отслеживающих каждое мое движение, вспышкой мелькает облегчение. Марк подходит ближе и подает мне руку для опоры, которую я принимаю, неосознанно продолжая прислушиваться к собственным реакциям и ощущениям.

Что его прикосновение вызывает в моей душе? Отвращение? Восторг? Неприятие?

Мой внутренний мир молчит.

Все, что я знаю прямо сейчас: с опорой на Марка идти становится полегче. И мы почти переступаем порог палаты, когда я резко торможу и тут же шумно выдыхаю сквозь стиснутые от боли зубы.

— Что случилось? — спрашивает Марк встревоженно. — Позвать врача?

— Все нормально. Мы… — Мне внезапно неловко признаваться. — Мы забыли букет.

Он косится на меня с изумлением и затем не без облегчения замечает:

— Можем оставить его здесь, все равно сирень долго не стоит. В машине тебя ждет свежий букет. Цветы, правда, другие, но…

Я резко мотаю головой.

— Нет. Я хочу забрать.

— Хорошо, — произносит Марк хрипло, кинув на меня вдруг посветлевший взгляд. — Сейчас.

В машине мы почти не разговариваем. Меня клонит в сон, и я наблюдаю за дорогой из-под полуприкрытых век.

На улице валит крупный и мокрый снег. Небо затянуто ватной пеленой, нет ни проблеска солнца, и наконец верится, что до нового года осталось чуть больше недели — так бело вокруг.

С ноющей болью в сердце я гадаю, каково Марку в такую погоду — приятную, праздничную для большинства, но не для него, — и жить, и тем более вести машину? Когда погиб Миша, шел такой же снег.

Спрашивать я не смею. И крепко зажмуриваюсь, когда слезы грозят побежать по щекам.

Несмотря на начинающиеся пробки, мы приезжаем к моему дому быстро. Подхватив с заднего сидения два огромных букета — теперь я чувствую себя немного виноватой за то, что настояла на транспортировке сирени в квартиру, — Марк идет со мной бок о бок.

Я еле плетусь, и на каждые мои четыре шага — один его. Могу только представить, как раздражает подобная медлительность. Но Марк не говорит ни слова против. Вид у него почти расслабленный, словно он там, где и хотел бы быть.

Как странно. Странно и то, что во мне больше нет прежнего протеста против его присутствия.

Открыв дверь квартиры, Марк заходит следом за мной. В коридоре мгновенно становится очень тесно.

Кое-как справившись с букетами, Марк оставляет их на ближайшей поверхности, пока я раздумываю над наименее болезненным способом разуться: нагибаться мне особенно, до темноты в глазах неприятно. Однако гадать и дальше не приходится.

— Ты что?.. — зачем-то шепчу я, застыв от шока в неподвижности.

Освободившись от своей ноши, Марк опускается перед мной на одно колено и принимается аккуратно, почти не касаясь не то что моих ног, но даже обувной кожи, расстегивать замки высоких сапог.

— Просто помогу тебе, — говорит он совершенно спокойно, пока уверенно, без лишних движений поочередно снимает с моих ног сапоги, лишь по разу на короткое мгновение дотронувшись пальцами до щиколоток.

Внутри меня словно переворачивается и трепещет каждый орган. Дыхание сбивается вместе с пульсом, по позвоночнику пробегают мурашки.

Судорожно вздохнув, я старательно держу лицо.

— С-спасибо. — Мои губы дрожат, как и пальцы, которыми я пытаюсь стянуть с плеч куртку.

Марк помогает и здесь. Я чувствую, как дыбом встают волоски на затылке, кожа между лопаток и вовсе пылает.

К счастью, из гостиной наконец выбегает Бусинка. Явно только проснувшись, она замечает меня и пронзительно пищит. Не приходится даже наклоняться: разогнавшись, она прыгучим шариком взлетает по моим ногам к туловищу, и я, подхватив ее на руки, счастливо смеюсь.

— Моя ты маленькая, — лепечу я, старательно наглаживая потяжелевшее за последние месяцы тельце; не хочу даже представлять, как нелепо мое сюсюканье выглядит со стороны. — Соскучилась, да?

С Бусинкой на руках мне становится спокойнее. Близость Марка уже не ощущается столь же интимно, я дышу полной грудью и вполне спокойно говорю:

— Давай я хотя бы чаем тебя напою. Если ты не торопишься.

Он трясет головой.

— Нет. Не тороплюсь.

Избегая его прямого взгляда, я снова обращаю свое внимание на Бусинку. Так мы и идем на кухню: она у меня на руках, и Марк немного позади.

Он вызывается набрать в чайник воды, и я киваю, запрещая себе возражать. Ни к чему.

— Извини, — говорю я, осторожно потянув на себя дверцу холодильника свободной рукой, и даже это привычное движение отзывается натяжением и болью во всем теле, — мне даже нечем тебя толком угостить. Там вроде шаром покати и… — Я умолкаю, обнаружив, насколько далеки от правды мои слова.

Холодильник… забит. С изумлением я изучаю стеклянные полки, прыгая взглядом с одной на другую, и не знаю, что сказать.

— Марк… Не стоило, зачем?.. — Как заговорить о том, что здесь полно моей любимой еды, я и вовсе не представляю.

Это совпадение? Или… Не мог же он запомнить еще с тех пор?..

— Ерунда, Аль, — прерывает мои метания Марк. — Садись, давай я сам все сделаю. Тебе, наверное, вредно столько стоять.

Сомневаясь, что простоять две минуты у холодильника может быть вредно в принципе, я покорно киваю и бреду к столу. Мне нужно прийти в себя.

В самом ли деле не замечая моей растерянности или умело храня безмятежный вид, Марк разливает по кружкам чай и накрывает на стол. Среди продуктов нет ничего из запрещенного мне на ближайшие пару недель.

Мне кажется, еще немного — и я расплачусь. Или закричу.

Вся эта… забота сводит меня с ума. Я не знаю, как на нее реагировать.

А главное — не знаю, верить ли ей или нет.

Марк правда такой? Или он снова играет? Или он и сам уверен, что не играет, хотя движет им исключительно чувство вины?

Господи, я не знаю, что думать…

Словно уловив очередную перемену моего настроения, Марк не пытается задержаться на больший, чем необходимо срок. Спокойно допивает чай, убирает со стола, отказавшись от моей помощи, и даже моет посуду.

А затем уходит.

И возвращается на следующий день.

Каждый вечер на протяжении недели он навещает меня после работы. Привозит из ресторана ужин, который мы съедаем вместе