Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

и почему у Симпсон-хауса течение превращается в водопад. Я поняла, что весь наш кампус, по сути, втиснулся между лодочной станцией на Индюшачьем пруду и Плезант-стрит. Ничего такого уж особенного, на самом деле. Маршрут загадочным образом выходил к церкви на узенькую тропинку между прудом и парком. Настолько узкую, что возникало опасение свалиться в воду.

Наверное, не такие топографические кретины, как я, получили представление о месте своего обитания гораздо раньше. Но в тот день очертания нашей школы дошли до меня впервые. А вместе с ним пришло понимание того, что школа – место как место, неподвижный участок земли со своими границами. Его можно покинуть. И настанет день, когда я это сделаю.

Я опоздала к ужину. В фойе мне попалась Кэролайн.

«Лэйсик!» – сказала она.

Это прозвучало как-то удивительно по-доброму. Я уже давно махнула рукой на Кэролайн и на всех остальных из-за их преданности Кэндис.

«Привет, Кэролайн».

«Как твоя рука?».

«Только что пробежала шесть миль, – я поняла. – Мигалка, потом лодочная станция, потом Долгие пруды».

«Ух ты. Наверное, здорово было. А не слишком темно?»

«Да нет, не очень».

Она протянула пуку к моему гипсу и потрогала его.

«Хотя с этой штукой ты как с факелом».

«Или как с дубинкой».

Она улыбнулась: «Ага, точно, этим можно наповал уложить».

В столовую мы вошли вместе. Этот небольшой дипломатический прогресс не укрылся от наших знакомых. Я заметила удивленно поднятые брови Саманты.

Перед тем как лечь спать, я вытащила из стенного шкафа свой старый походный сундучок, в котором хранила обувь, кофты и шампуни, и придвинула его к двери. Все двери наших комнат открывались вовнутрь. Убедившись, что дверь все же приоткрывается на несколько дюймов, я прижала сундук еще плотнее и для верности побросала в него еще и несколько толстенных учебников. Разумеется, нам запрещали блокировать двери на случай возникновения пожара, но я подумала, что, если понадобится, просто выпрыгну в окно третьего этажа и приземлюсь на мягкий газон. Зато ко мне никто не заберется.

Моя рекогносцировка на местности продолжилась. Я бегала по всем дорогам. Из белых ворот налево, против движения по Плезант-стрит, на противоположную сторону по направлению к дальнему холму, на вершине которого я обнаружила дом с видом на горы и лабрадора, который позволил посидеть с ним на травке и оглядеться по сторонам. Миновала светофор на развязке автострады перед въездом в следующий городок, а потом струсила. Нашла каменоломню, кладбище и парк. Я не стала рисковать и не бегала в сторону Конкорда, где мое появление могли истолковать как оставление кампуса без письменного разрешения. Зато трусила по всем другим местам. Меня облаивали собаки, мне гудели из автомобилей. Помню, как месила грязь и топтала молодую крапиву. Замечала венерины башмачки – мама показывала мне их на полянах в лесах Иллинойса. Порой мне казалось, что я рыскаю по местности как волчица, помечающая свою территорию. Хотя своей я ее так и не почувствовала. Чаще мне представлялось, будто я как бы зашиваю этот периметр, чтобы он никогда не порвался и не разошелся. Будто я пригвождаю это место навеки.

О мальчиках я не думала. Ни о ком из них. Я думала о школе и о том, что мои несчастья в столь легендарном месте могут означать, что этот мир как таковой не благоволит мне. (Я ошибалась, представляя себе этот мир злонамеренным, а не безразличным, но не могла и вообразить, насколько была права относительно этой школы.) Видимо, знакомое с детства Проклятие Кроуфордов наделило меня склонностью понимать случившееся со мной как нечто гораздо более грубое и жестокое, чем два мальчика в темной комнате. С одной стороны, моя интерпретация была параноидальной – я по-детски отождествляла происшествие и среду. С другой, это было просто безотчетное побуждение – свойственное, как мне кажется, всем детям, – выявить могущественные силы, приводящие в действие любое сообщество, тем более такое гордое собой и невозмутимое, как школа Св. Павла.

Я не слишком много общалась с людьми, располагавшими реальной властью в школе. Ректор Келли Кларк был, на мой взгляд, странно загорелым, постоянно интонирующим святым отцом, типичным представителем англиканского духовенства. Рядом со своей улыбчивой женой он выглядел прямо-таки благородным отцом семейства, и так его и воспринимали многие из моих соучеников. При каждой нашей встрече он называл меня Люси, что не доставляло мне особой радости. Но я не обижалась – он же не был обязан помнить меня. Таких как я у него было пять сотен. Руководство школой Св. Павла было его последней официальной должностью (почти для всех ректоров это назначение было венцом карьеры), и он казался усталым и несколько растерянным. Я не ожидала от него ничего особенного.

Его непосредственным окружением были проректоры Билл Мэттьюз, Джон Бакстон и Клифф Гиллеспи. Они же были и нашими деканами. Это были мужчины не академического, а скорее спортивного склада, не столько педантичные, сколько по-отечески заботливые. Мистер Мэттьюз был в свое время хоккейной звездой этой школы, а теперь тренировал ее сборную. За школу Св. Павла играли и двое его сыновей. Младший из них делал это настолько блистательно, что его игру помнили до сих пор, хотя он окончил школу еще до моего появления в ней. Это показалось мне интересным, и я ходила смотреть, как Мэттьюз муштрует своих подопечных хоккеистов. У него было плоское лицо с толстым приплюснутым носом и сердитый вид. Он рявкал на игроков, из его рта валил пар, а они возвышались над ним на своих коньках. Полное отсутствие степенности в Мэттьюзе казалось мне нормальным, пусть и альтернативным, проявлением мужского стиля руководства – елейные банальности были бы здесь совершенно неуместны. Ему были нужны шайбы в воротах и результат на табло. Девочек он не тренировал вообще. Он подписывал нам разрешения на выход из кампуса и во многих случаях также и официальные сообщения школьной алминистрации. Мистер Мэттьюз чаще всего занимался разрешением сложных ситуаций – например, с академическими отпусками или проваленными экзаменами. Я не обращалась к нему ни разу.

Другой проректор, мистер Бакстон, тренировал борцов. Если бы той давней зимой я не пошла смотреть поединок Шепа, то так и не узнала бы, как он выглядел. Мистера Гиллеспи за глаза называли Скалой. Это его вердикт я в ужасе представила себе, когда подумала, что меня могут застукать в комнате Рика и Тэза и отправить объясняться перед дисциплинарной комиссией. Он был тренером по лакроссу и преподавал химию. Я не занималась ни одним, ни другим.

Не понимаю, исходя из