Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

вечерами, думала я. Какое же это тихое убежище. У меня опять появилось чувство, не раз посещавшее меня в этой школе. Мне показалось, что я случайно набрела на пример ревностного служения своему делу, подобного тем, которые находили для себя мои сверстники – в изостудии или на игровом поле, – и считаю его выдающимся не в последнюю очередь потому, что не нашла ничего подобного для себя.

В некоторых местах молитв голос Рэдли, уже немного охрипший, становился громче. Я вслушивалась:

Бодрствуй, Господи, с теми, кто бодрствует и вопиет этой ночью. Оберегай больных Твоих, дай покой утомленным Твоим и благослови умирающих Твоих. Утешь скорбящих Твоих. Помилуй опечаленных Твоих. И пребудь с радующимися Твоими. Аминь.

«Аминь», – сказали мы с Мэрион.

Это была совсем не та молитва, которую я слышала прежде. Я подумала, что мне нужно быть ближе к людям, которые произносят: «Бодрствует и вопиет». Так же, как мисс Рэдли. Она выговаривала их в полный голос, очень тщательно. Раньше я никогда не задумывалась над словом «вопить». Примеряла его к ранам, чему-то безобразному на вид. Никто из моих знакомых не вопиет. Когда нам плохо, мы плачем. Мы рыдаем. Мы ревем или голосим, мы истерим, мы выходим из себя. Ее голос заставил меня подумать, что достоинство возможно и в горе.

Но больше всего меня взволновали слова: «Пребудь с радующимися». Я попрощалась с Мэрион и пошла к себе, крепко обхватив туловище руками. Солнце зашло, я мерзла, и мне было далеко не радостно идти через весь кампус. Я не могла припомнить, когда последний раз чувствовала себя хоть наполовину счастливой. Наверное, именно поэтому меня так поразили мудрость и благородство этой фразы. Разумеется, вопящие нуждаются в защите, но радующиеся? Я вдумывалась в понятие уязвимости благодати. Меня утешала мысль о том, что сострадание может предназначаться счастливым. Возможно, это открывало мне путь к ощущению своей значимости. Пусть я не упиваюсь великолепием этой школы, пусть я не из числа этих упакованных наследников и наследниц, я могла бы оберегать тех, кто здесь на своем месте. Кэролайн. Саманта. Брук. Мэдди. Мэрион. Все те, кто добр. Я подумала, что на этом можно успокоиться.

Каждое воскресенье я приходила послушать пронзительное «бодрствует и вопиет этой ночью» мисс Рэдли.

Я спросила у Мэрион, как лучше обратиться к Рэдли с просьбой курировать мое независимое научное исследование (ННИ) о связи биохимической депрессии с творческими способностями. Тема была претенциозной, и я это понимала. Одно только воспоминание о том подъемнике, о себе с неповрежденной рукой, заносчиво тарахтящей о восприимчивости художников, заставляло меня сожалеть, что прямо тогда не начался буран. Но я не хотела упоминать в своей заявке ни о депрессии, ни о гениях. Мне нужно было представить это исследование достаточно новаторским и глубоким, чтобы оно прошло на педсовете, который утверждал такие работы. Основная цель всего этого состояла в том, чтобы меня оставили в покое (отсюда и независимое исследование). К тому же основой, хотя и довольно шаткой, послужил мой собственный опыт. Хотя я никому ничего об этом не говорила, но, как-никак, принимала прозак на протяжении почти десяти месяцев, что позволило мне позаимствовать долю достоверности. Лекарство не сделало меня другой. Но этот опыт заставил меня обратить внимание на то, что новые квазинаучные представления о «биохимической депрессии» приживаются в общественном сознании по крайней мере настолько, насколько я могла судить по периодическим изданиям в школьной библитеке.

Это происходило до наступления эпохи интернета. Чтобы получить доступ к фондам данных, более подходящим для соискателей докторской степени, я могла полагаться только на недавно компьютеризированную картотеку и помощь библиотекаря. Я следовала за книгам и статьями, как за факелами в кромешной тьме туннеля. Мои изыскания начались, разумеется, с романа «Под стеклянным колпаком» Сильвии Плат (американская поэтесса и писательница, одна из зачинателей жанра «исповедальной поэзии в англоязычной литературе. «Под колпаком» – ее единственный полуавтобиографический роман. Покончила с собой… – Прим. пер.). Сильвия была небесной покровительницей каждой печальной белой девочки. Да мы же ее знаем – посмотри на ее фото! Она бы могла играть в нашей хоккейной команде! Трагический конец Сильвии заставил меня перейти к Теду Хьюзу (британский поэт, муж Сильвии Плат. – Прим. пер.), вообразив, что продемонстрирую тем самым свою искушенность. «Папочку» (стихотворение Сильвии Плат. – Прим. пер.) знают все, а кто знает «Ворона под дождем» (первый сборник стихотворений Теда Хьюза. – Прим. пер.)? Далее я встретилась с целой плеядой английских поэтов – кругом Стивена Спендера, включавшим в себя молодого Одена еще до того, как его обескровили антологиями. Я взглянула на Вирджинию Вулф, которая испугала меня своим умом и самообладанием. Поставила себе закладку, решив вернуться к ее творчеству, когда стану старше. И наконец-то вернулась к тому самому Т. С. Элиоту, которого мы проходили на религии.

И все же меня больше привлекала женская поэзия – Энн Секстон, Максин Кумин, Адриенна Рич. Мама рассказывала мне, что в детстве в Риме играла с девочкой по имени Джори Пеппер, которая сейчас известна как поэтесса Джори Грэм. Я подумала, что это каким-то образом поможет мне. Представила себе их: одна девочка вырастает, чтобы создавать стихи, другая – чтобы создать меня. Кэролайн Форше обучила меня началам языка очевидца, правда, тогда я усвоила лишь, что читатель испытывает потрясение, если писатель рассказывает о кризисе от первого лица.

Я прочитала переписку Ван Гога с Тео. Биографии Микеланджело, Моцарта и Бетховена. Я не имела представления ни о том, в какие области знания заплываю, ни о возможных берегах этих областей. Охваченная пылом соглядатайства, я наблюдала работу страсти. Эти примеры разительно контрастировали с моей внутренней жизнью, настойчивым ледяным дождем страха, который делал все на свете безжизненным и хрупким. Я страшилась прорыва. И только его и жаждала. Мне казалось, что я узнаю чувство отупения и разлучения с собственным «я», о котором говорили современные художники, которых лечили новейшими психотропными препаратами. Они хотели соскочить с лекарств и вернуться в бушующий шторм. Я завидовала их целеустремленности, пусть даже она и приводила их к неописуемым страданиям.

Я вернулась к Плат и ее мужчинам. Устроившись в укромном уголке под высокими сводами новой библиотеки, я тихонечко читала сама себе вслух. Передастся ли мне частичка вдохновения этих авторов, если я буду достаточно упорна в своих занятиях? Это не так уж сильно отличалось от моего детского представления о том, что Господь скорее прислушается к молитве, если я буду стоять на коленях на твердом полу. Я не понимала, как человек формирует свое «я».