Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

я понимаю: если мой стыд шел от ощущения собственной испорченности, непригодности для любви, то человеком, которому я могла сказать, должен был стать тот, кто посмотрит на меня и решит, что все равно любит меня.

Но так ли это на самом деле? Или эти слова бурлили во мне как весенний ручей и ждали лишь подходящего случая?

В любом случае в тот вечер больше ничего не произошло. Сама я этого не понимала, но, если вдуматься, точно так же поступил бы любой, кто был бы небезразличен ко мне тогдашней.

Годы спустя, после окончания университета и переезда в Калифорнию, я приобрела обученную служебную собаку – стильную и могучую бельгийскую овчарку. Выходя на свои долгие пробежки, я пристегивала ее поводок к поясу. Клянусь, присутствие этого грозного вида создания в моей жизни не имело ни малейшего отношения к моей безопасности. Просто я любила собак, и мне очень нравилась именно эта порода. Мы бегали по три-четыре часа без остановок. В тот период моей жизни я предпочитала сложные маршруты с какой-нибудь дополнительной нагрузкой вроде горки или трибуны стадиона. Я брала с собой немного денег на всякий случай, и мы с собакой отправлялись в путь.

Я поняла, что могу достичь любой поставленной самой себе цели, если только не совершу единственную критическую ошибку и не вскину глаза перед завершением. Стоило мне бросить взгляд на вершину холма, и ноги тут же приходили в отчаяние. При виде финишного отрезка марафона грудь сдавливало, словно в приступе астмы. Главное – не знать, насколько ты близка к цели, потому что успокоенность убивает мотивацию.

До конца учебного года оставалось примерно две недели. Я заканчивала пробежку по лесу, возвращала тяжело дышавшую, облепленную листвой Клюковку мисс Рэдли, принимала душ, перекусывала чем-нибудь вместо ужина и отправлялась в библиотеку продолжать подготовку к экзаменам. Я извелась над экзегезой (пояснительный комментарий к библейскому тексту. – Прим. пер.) для преподобного С. Получилась целая диссертация на тему женских аспектов Святого Духа, ради которой я перелопатила огромное количество внешних источников и даже вступила в переписку с преподавателем семинарии, в которой училась мама. Он оказался классицистом и предпочитал Библию на коптском, но, если было нужно, работал и с древнегреческим текстом. Этот заботливо сброшюрованный и неоднократно благословленный шедевр на тридцати восьми страницах с великим множеством сносок казался мне воплощением убедительности. Я была уверена, что преподобный С. будет ошеломлен. С математикой я справилась, французский в полном порядке, английский – тем более. Эутрофикация озер и рек по природоведению? Да не вопрос. Формулу кислотного дождя смогу написать, хоть среди ночи меня разбудите. Этот год у меня в кармане. Гипс мне сняли, но я уже неплохо писала и левой рукой. А поскольку большой палец правой руки заметно ослаб, так было даже проще. Я радовалась, что могу нормально принимать душ. Скотти знал, что если брать меня за руку, то за левую.

По вечерам после формального ужина нам разрешалось переодеться в джинсу. Как и у всех девочек, у меня были обрезанные шорты с длинной белой бахромой по краям штанин. В конце мая было уже достаточно тепло, чтобы носить их. Мы со Скотти выходили подышать потрясающим весенним воздухом, после чего покорно плелись в библиотеку. Устраивались там на красном диване и делали вид, что занимаемся. Я кое-что просматривала, а он задавал вопросы и поглаживал мою руку. Он предложил приехать к нему в гости на летних каникулах – или в Филадельфию, или в родительский дом к северу от Нью-Йорка – и вдруг заметил С-образный шрам на моем бедре. Проведя по нему пальцем, он сказал: «Ничего себе. Что это было?»

Я рассказала про велик в пруду. В тот день он отсутствовал, но ему рассказывали. Он помотал своей лохматой головой и рассмеялся в голос. Я говорила тихо. Я стыдилась своих многочисленных бед, как будто они отвечали какому-то моему тайному желанию или потребности.

«Много всякого дерьма в твоей жизни случается, да?» – прокомментировал Скотти.

«Да нет».

Разве я могла ответить на его вопрос утвердительно, сидя под высокими сводами библиотеки, спроектированной самим Робертом Стерном, штудируя записи в моих блокнотиках, обозревая территорию моей элитарной частной школы?

Скотти покручивал бахрому на моих шортах. У него были грубоватые и всегда немного грязные пальцы, но я видела в этом свидетельство его простого отношения к жизни. Я была благодарна, что он не бросил меня после рассказа о Рике и Тэзе. Я относила его невозмутимость на счет чувства защищенности, которое дают особняк с остроконечной крышей в аристократическом районе Филадельфии и поместье у озера к северу от Нью-Йорка. Он не говорил о деньгах и был совершенно не похож на богатенького отпрыска, но в его непринужденности сквозила уверенность в себе, свойственная, как я уже понимала, определенной разновидности наследников миллионов.

«Не думаю, что со мной случается больше плохого, чем со всеми остальными».

«Да ладно, похоже, что так оно и есть», – сказал он.

Он никогда ничего не оспаривал. Просто ставил свое мнение рядом с твоим, словно на просторную книжную полку.

Скотти водил пальцем по моему шраму. Я подумала, что мое бедро на красном диване выглядит как-то совсем уж нескромно, но его прикосновения были мне приятны.

Я помню закат над прудами и отражение облаков в воде. Я позволила себе немного размякнуть. Как бы на прощание. Ты сделала это. Спокойствие Скотти, его рука на моей коже, пусть все это вспыхнет во мне как пламя.

«Гас говорил, дело было довольно паршивое», – сказал Скотти, кивнув на мой шрам. Он говорил о ране, а я подумала о чем-то другом.

«Да, дело было серьезное, – согласилась я. – Больно было. И я перепугалась».

«Вот отстой!»

«Кому-то пришлось тащить меня в медпункт».

«Такой сильный был порез? Ни фига себе. А кто это был?»

И тут я вдруг вспомнила. Тогда я его не знала, того, кто меня нес, да еще была расстроенной и в полуобморочном состоянии. А теперь это знание просто появилось, как человек, который зашел ко мне поговорить.

Скотти почувствовал это: «Что с тобой?»

Это был Рик Бэннер. Это он закутал меня в полотенце, взял на руки и донес до медпункта. Я вспомнила его голос, вспомнила, как его сильные руки легко подхватили меня, вспомнила, как ощущала его рост, когда он нес меня. Я поняла, как это должно было выглядеть со стороны. Как гребаная Пьета, вот как (традиционное изображение Богоматери, оплакивающей лежащего у нее на коленях мертвое тело Христа. – Прим. пер.).

«Ничего», –