Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

преподобная Молли Рэдли». Меня охватила дрожь. Я вышла из почтового отделения. Флаг развевался на мачте, как и положено. Кругом сновали школьники. Я сшивала часы в дни, словно собирала дощатый висячий мост. Пообедаю, потом возьму Клю на пробежку по зазеленевшему лесу, приму душ перед ужином, а когда выйду из столовой и отправлюсь в церковь на хоровую репетицию (мы готовили номера для актового дня), бледно-лиловое небо все еще будет отражаться в прудах. Завтра, послезавтра, и еще пара недель, и все.

Планы на выпускной класс буду обдумывать после того, как немного отдохну.

Сосед Скотти по комнате Гас повадился при каждой встрече слегка подталкивать меня, брать за локоть или как-то еще подчеркивать свою симпатию. Я не понимала, как на это реагировать. Некоторые приятели Гаса и Скотти были знакомы мне по временам непродолжительного романа с Тимом, и их знаки внимания приводили меня в ужас. На место пугливой застенчивости при общении с малознакомыми мальчиками пришел параноидальный страх перед тем, что меня захейтят или потребуют отсосать. По лицу встречного школьника было невозможно определить, что он собирается отпустить в мой адрес, к тому же мне казалось, что настроения и намерения каждого из них могут изменяться мгновенно и самым непредсказуемым образом. Неверные предположения обходились дорогой ценой. Сосед Рика и Тэза, с которым я никогда не пересекалась ни в каком качестве, ежедневно сверлил меня взглядом. А когда однажды я проходила мимо одна, он просто-напросто сказал: «Ты дрянь. Ненавижу тебя».

Гас продолжал свои добродушные братские штучки, и при встречах в коридорах или на улице Скотти дополнял их своими искренними вопросами. Как моя рука? Куда я веду собаку? А чья это собака, вообще-то? Когда мне снова можно будет играть в теннис?

Скотти не был здоровяком, но его взяли в сборную школы по лакроссу, и это делало его опасным, а меня, наверное, еще более колючей. Я никогда не была на его играх, но иногда, отправляясь на пробежку, видела, как он вместе с остальными ребятами трусит из раздевалки на поле. Верхняя часть тела игроков в лакросс была в полной защите, но ниже пояса на них были только спортивные трусы. Это делало их похожими на громоздких быков, а самые здоровые и высокие, вроде Рика Бэннера, казались какими-то джиннами, пойманными в момент появления из бутылки. Скотти был и так на удивление широкоплеч для своего худощавого телосложения, а его шевелюра делала голову просто громадной. Экипировка для лакросса только подчеркивала своеобразные очертания его фигуры. Увидев его, я смеялась, а потом, выбежав из белых ворот на дорогу, удивлялась своему смеху.

Я начинала понимать, зачем он был нужен Элизе. Его отстраненная доброжелательность подбадривала. Он был противоядием от избыточной серьезности.

Однажды вечером Скотти предложил мне встретиться в школьном буфете. По лугам бежали ручьи, трава шелестела. Он купил пинту (примерно шестьсот граммов. – Прим. пер.) мороженого и поставил ее между нами, после чего бросил на стол две пластиковые ложки. Я не знала, что он любитель пожрать, а он не знал, что мороженое чуть ли не единственное, что я могу есть безболезненно.

С мороженым мы покончили в два счета. Скотти улыбался мне. С темой Элизы было покончено, и я понимала, что это может знаменовать собой некое новое начало.

Незадолго до отбоя мы шли по дорожке в сторону Брюстер-хауза. Меня переполняли мороженое и благодарность, хотя механику последней я понимала не вполне. Встречи со Скотти – а скорее то, что нас видели вместе – оказали реабилитирующее влияние на мою репутацию в школе. Он был достаточно популярен, чтобы вызывать уважение у других мальчиков, а поскольку я была с ним, это распространялось и на меня. Кэролайн интересовалась, как у нас со Скотти дела. Саманта говорила что-то о моем новом поклоннике. Я не комментировала, не в последнюю очередь потому, что сама не очень понимала, что происходит. У нас со Скотти не было ничего общего, он был мил со мной и не пытался трахнуть. Возможно, это какое-то небесное подспорье, как если бы Элиза приглядывала за мной издалека. Чем бы это ни было, я не задавала вопросов и не выпендривалась.

Мы со Скотти шли по нижнему краю луга. Там было ощутимо холоднее, как будто в обиталище призраков зимы.

«Знаешь, у нас с Риком Баннером произошло нечто очень плохое», – неожиданно для себя сказала я.

«Да?» – отозвался Скотти.

«Да. И с Тэзом тоже».

«Ну а что именно?» – он обнял меня за плечи.

«Типа, они мне позвонили, – промямлила я. – То есть это Рик позвонил. Позвал к себе. А там еще и Тэз оказался, я этого не знала. Они велели мне молчать. И делали со мной всякое».

«В каком смысле всякое?»

«Ты знаешь, – сказала я, потому что была в этом уверена. – Всякое».

Он молчал. Наши ноги шуршали по песку. Каждую зиму им посыпали обледенелые дорожки, и весной на них образовывались миниатюрные дюны.

«Не секс», – сказала я. Чтобы уточнить и потому, что боялась отпугнуть его.

«Гм».

«Только оральные дела».

«Ну да. Прости. Обсосы хреновы», – сказал он, немного помолчав.

Скотти не был жесток. Он не сразу сообразил, что невзначай скаламбурил. Меня охватили туманные сожаления, появилось какое-то беспокойство. Самое главное, он не убрал руку с моих плеч.

«Вот как-то так», – сказала я.

Мы поднялись по лугу обратно в теплый вечерний воздух и остановились у задней двери Брюстер-хауза. Той самой, через которою я тайком выбралась, той самой, через которую вошла обратно, потрясенная и униженная. Эта дверь выходила на энергоблок, на луг и на задворки кампуса, и точно такой же вид открывался из моего окна на втором этаже.

«Слушай, Лэйси, – в его голосе сквозило желание, и я поняла, что начинается новый этап наших отношений. – Хочешь, будем встречаться?»

Я рассматривала Скотти в тусклом свете лампочки, висевшей над входом. Он симпатичный. Он в ореоле своей шевелюры. Над нами кружила стайка мошек, словно вторя его волосам.

«Конечно», – сказала я.

Он какое-то время улыбался мне: «Классно».

Он поцеловал меня.

Сейчас я думаю, что он мог быть вусмерть обдолбан и не понимал, как реагировать на мое признание. (Я призналась! И земля не разверзлась, деревья не раскололись и не рухнули, Луна не исчезла, и я не рассыпалась на части.) Но почему-то он был достаточно в себе, чтобы открыть мне дверь и позволить одной пойти к себе в комнату. Я решила, что это просто прекрасно. Сейчас меня раздражает, что мне потребовалось стать желанной, чтобы суметь рассказать. Но