Книга чая. С комментариями и иллюстрациями - Какудзо Окакура

Произведение искусства создает притягательную живую реальность, в которую художник дружески приглашает нас. Настоящие мастера бессмертны, ибо их любовь и страхи оживают в нас снова и снова. Нас привлекает скорее душа, чем рука, и больше человек, нежели техника как таковая: чем человечнее призыв, тем глубже наш отклик. Именно благодаря тайному взаимопониманию между мастером и нами в поэзии или романе мы страдаем и радуемся вместе с героем и героиней. Тикамацу, наш японский Шекспир, назвал доверительное соучастие зала одним из главных принципов построения драматической пьесы. Однажды несколько учеников представили мастеру работы на одобрение, но ему понравилась только одна. Это была пьеса, немного напоминающая «Комедию ошибок» Шекспира, в которой братья-близнецы страдают из-за того, что их постоянно путают. «Вот в этой, – сказал Тикамацу, – есть настоящий дух драмы, поскольку автор принимает во внимание зрителей. Публике позволено знать больше, чем актерам. Она знает, где кроется ошибка, и испытывает жалость к несчастным персонажам на сцене, ведь те, не ведая ни о чем, бросаются навстречу своей судьбе».

Тикамацу Мондзаэмон (1653–1725) – псевдоним выдающегося японского драматурга Сугимори Нобумори. Создавал пьесы как для театра кабуки (актерского театра), так и для театра бунраку (театра марионеток).

«Комедия ошибок» У. Шекспира – одна из ранних пьес с элементами буффонады.

Великие мастера и Востока, и Запада никогда не забывали о ценности внушения как средства для того, чтобы передать зрителю свои чувства. Кто способен созерцать шедевр, не испытывая благоговения перед сокрытой в нем силой мысли? Как же знакомы нам и как привлекательны для нас все эти произведения; и, наоборот, как холодны мы к современным банальностям! Во-первых, мы чувствуем тепло человеческого сердца; во-вторых – лишь формальность выражения. Поглощенный техническими деталями, современный писатель редко возвышается над собой. Подобно музыкантам, которые тщетно взывали к арфе Лунмэнь, он поет только о себе. Его работы, быть может, порой ближе к науке, но они далеки от человечности. Старое японское изречение гласит, что женщина не может любить мужчину, который тщеславен и пуст, потому что в его сердце нет щели, куда могла бы войти любовь и заполнить до краев. В искусстве тщеславие одинаково губительно и не вызывает сочувствия.

Ничто не вызывает большего благоговения, чем союз родственных душ. В момент единения поклонник искусств возвышается над собой. Он одновременно существует и не существует. Ему удается заглянуть в бесконечность, но он не способен выразить восторг словами, ибо у глаза нет языка. Освобожденный от оков материи, его дух движется в гармонии с ритмом вещей. Так искусство приближается к религии и облагораживает человечество. Именно это делает шедевр чем-то священным. В старые времена японцы с большим почтением относились к творчеству великих художников. Мастера чая хранили свои сокровища так, как берегут религиозные тайны, и часто приходилось открывать целую череду ящичков (один помещался в другом), прежде чем удавалось добраться до самого сокровенного – шелковой ткани, в мягких складках которой лежала святая святых. На всеобщее обозрение предмет искусства выставлялся крайне редко, да и в этих случаях его показывали только посвященным.

В то время, когда чаизм переживал подъем, генералы Тайко в качестве награды за одержанную победу предпочитали получить подарок в виде редкого произведения искусства, чем земельный надел. В основе многих наших любимых драматургических произведений лежит история утраты и обретения известного шедевра. Например, в одной такой пьесе рассказывается, как из-за недосмотра самурая, отвечавшего за порядок во дворце господина Хосокавы, внезапно загорелось помещение, где хранилась знаменитая дхарума кисти Сэссона. Решив любой ценой спасти драгоценное произведение искусства, самурай бросается в горящее здание и хватает какэмоно, но обнаруживает, что все пути к выходу отрезаны пламенем. Думая только о картине, он рассекает свое тело мечом, обматывает работу Сэссона своим разорванным рукавом и вонзает его в зияющую рану. Наконец огонь потушили. И среди дымящихся углей обнаруживают обгоревший труп, внутри которого покоится сокровище, не пострадавшее от огня. Как бы ужасны ни были такие истории, они убедительно свидетельствуют о том, как высоко ценилось искусство и преданность самурая.

Дхарума – вероятно, смешение слов «дарума» (кукла-неваляшка, олицетворяющая Бодхидхарму, буддийского праведника, у которого от постоянной медитации отнялись руки и ноги) и «дхарма» (основное понятие буддизма, судьба-предназначение). То есть речь идет о каком-то портрете буддийского праведника, вероятно, очень поучительном.

Какэмоно – традиционная форма японской живописи, вертикально висящий на стене свиток, снабженный по краям деревянными валиками.

Однако следует помнить, что искусство имеет ценность лишь в той мере, в какой оно умеет говорить с нами. Оно могло бы стать всеобщим, универсальным языком, если бы мы сами были универсальны в своих предпочтениях. Индивидуальная природа личности, сила традиций и условностей, а также наши наследственные инстинкты ограничивают область нашей способности к художественному наслаждению. В каком-то смысле сама наша индивидуальность устанавливает предел нашему пониманию; и наша эстетическая часть личности ищет в творениях прошлого сходства с собой. Это верно, что с развитием наше восприятие искусства расширяется, и мы приобретаем способность наслаждаться многими проявлениями красоты, которые раньше нас не трогали. Но в конечном итоге мы видим только свой собственный образ во Вселенной: наши личные черты характера и склад ума определяют способ нашего восприятия. Мастера чайной церемонии собирали только те предметы, которые строго соответствовали мере их индивидуальной оценки.

В этой связи вспоминается история о Кобори Энсю. Ученики превозносили изумительный вкус Энсю, отразившийся в выборе его коллекции. Как-то раз они сказали: «Каждый предмет здесь таков, что им нельзя не восхищаться. Это показывает, что у вас лучше вкус, чем у Рикю, поскольку его коллекцию мог оценить только один человек из тысячи». С грустью Энсю ответил им: «Это лишь доказывает, насколько я зауряден. Великий Рикю, проявляя смелость, любил только те предметы, которые нравились ему лично, тогда как я бессознательно угождаю вкусу большинства. Вот уж действительно, таких мастеров чайной церемонии, каким был Рикю, один на тысячу».

Достойно сожаления, что восхищение искусством сегодня не имеет под собой реальной основы. В наш демократический век люди требуют того, что обычно считается лучшим всеми, а не прислушиваются к собственным чувствам. Они хотят дорогого, а не изысканного, модного, а не красивого. Для большинства разглядывание иллюстрированных журналов, достойного продукта индустриализма, является более удобоваримой пищей для художественного наслаждения, чем ранние итальянцы или мастера времен Асикага, которыми они притворно восхищаются. Имя художника для них важнее, чем качество работы. Один китайский критик много веков назад сетовал, что «люди оценивают картину ухом». Именно это отсутствие подлинного