У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №1(7) 2020 г. - Альманах Российский колокол

бери в голову, – успокаивал Петька, – народ за тебя. Некоторые, правда, трепыхаются. Но это – один-два, и те из лизунов. Вроде Зуева. Так что, болей спокойно. Ну подумаешь, премии тебя лишили! Да ты и так зарабатываешь – во! И плюнь на них! Главное – ребята тебе верят!

– Нет, Петьк, – возражал Петрович, – мне, понимаешь, обидно. Уйду я. Ей-богу, уйду! Как людям в глаза смотреть? Не будешь же встречному-поперечному объяснять: так, мол, и так, всё не так, я, мол, хороший? Нечаянно я, не по умыслу какому, и всё такое прочее?

– Петрович, не надо! – Петька посерьёзнел. – Всё равно не пустим! Во им! – и, скорчив смешную физиономию, показал кому-то фигу.

Петрович не выдержал, улыбнулся:

– Ты, Петька, прямо как артист. Драматический. Руками-то машешь! Ладно, спасибо, что пришёл. Ребятам привет передавай. Беги, поздно уже!

Через пару дней после Петькиного прихода малость полегчало, и Петрович выбрался на улицу. Ноги сами собой понесли его к «объекту».

«Пройдусь, посмотрю – как там и что», – думал Петрович, неторопливо, с передыхами, шагая по переулку.

Вот и главные ворота. Закрыты. У маленькой калитки сбоку маячит фигура.

«Стой, стой!.. – неприязненно думает Петрович. – Чтоб тебя!..». Но потом вдруг спохватывается: он-то сейчас домой пойдёт, а парню торчать здесь и торчать.

– Эй, браток! Покурим? – Петрович подходит к калитке и приветливо смотрит на дежурного. «Не тот, – думает про себя, – и слава богу!»

Дежурный здоровается:

– Привет, отец! Воздухом, что ли, дышишь?

– Ага! Курнём?

– Давай!..

Закуривают. На стройплощадке уже спокойно. Вечерних работ нынче нет. Внезапно из дальнего угла площадки, заставленного бочками, поддонами, какими-то механизмами, доносится отчётливый звук – будто упало что-то тяжёлое. Петрович и дежурный настораживаются. Но всё тихо. Петрович уже затаптывает свой «бычок», как тот же звук раздаётся снова.

– Ну ладно, папаша, – дежурный торопливо затягивается, бросает окурок. Запирает изнутри калитку. – Я пошёл. Заборы у нас высокие, но посмотреть не мешает. Пока.

– Пока, – отвечает Петрович и с минуту стоит в раздумье: домой?.. не домой?

– Однако и я пойду, взгляну – может, что? – говорит он вслух, поворачивается и идёт вдоль забора.

Поворот. Петровичу хоть и за пятьдесят с лишком, но зрение у него отменное, поэтому, несмотря на вечерние сумерки, он без труда различает впереди, метрах в сорока, несколько фигур. Они торопливо шныряют от забора к стоящей у тротуара машине, перетаскивая что-то и складывая в открытый багажник.

Петрович оглядывается по сторонам. Никого. Но всё равно припугнуть надо. Да и дежурный, пусть за забором, но где-то поблизости должен быть.

– Эй, мужики! – кричит Петрович, сбавляя, однако, шаг. – Вы что это там делаете, а! Не со стройки ли чего прёте? Вот я вас сдам, куда следует!

«Мужики» замирают на мгновение. Один из них оборачивается. Петровичу кажется, что это Беленко. Из машины высовывается кто-то, кричит, машет рукой – давайте, мол, скорей, чего телитесь?!

– Уж не Зуев ли? – Петровичу хочется рассмотреть их получше, и он невольно делает несколько шагов в направлении похитителей. Те, бросив всё, бегут к машине, на ходу переругиваясь. Отдельные слова долетают до слуха Петровича:

– Быстрей!.. Вот я… Не надо… Айн момент!.. М-мать его!.. Дураков учить надо!..

Вдруг один разворачивается и быстрым шагом идёт навстречу Петровичу, постепенно переходя на бег.

«Незнакомая морда какая-то», – думает Петрович, а вслух говорит громко, так, чтобы тот услышал:

– Ну что, друг, сдаваться идёшь? Давай, давай – это зачтётся!..

Незнакомец подскакивает к Петровичу и резко бьёт его правой ногой в живот. Петровичу едва удаётся повернуться боком, но удар такой сильный, что перехватывает дыхание и режущая боль гнёт к земле. Однако Петрович успевает схватить его за ногу. Незнакомец пытается вырваться, и они оба летят на землю.

– Я ж тебя, гада, как таракана! – Петрович чувствует на лице жёсткую, пахнущую краской, руку.

– Люди!.. Люди!.. – кричит он что было сил, но всё так же крепко прижимает к себе его ногу. Тот приподнимает голову Петровича за волосы и бьёт об асфальт.

«Вот и уволился…» – мелькает ни с того, ни с сего в сознании Петровича, и оно медленно гаснет. Петрович не слышит, как, громко стуча сапогами, бегут к нему дежурный с напарником, как они отрывают его от вора, потом бережно переносят в караулку, укладывают на стулья. Когда он открывает глаза, вместе с неясным сумеречным светом приходит боль, но Петрович, пытаясь повернуть голову на движущееся пятно, спрашивает чуть слышно:

– Не ушёл?

Весёлый молодой голос отвечает, дрогнув:

– Здорово ты его, отец!.. Как капкан!

– Лежи, лежи, – говорит кто-то другой, – мы сейчас «скорую» вызовем.

– Не надо «скорую», – тихо, но почему-то с радостью говорит Петрович, – я тут отлежусь маленько… и пойду… Я тут… недалеко.

В голове гудит, дышать больно и тяжело, но Петровичу как-то хорошо и покойно. Он половчее устраивается на стульях.

«Нет, – думает он, – не буду увольняться. Вот бюллетень закрою – и порядок… Петьку к себе напарником возьму, парень толковый, дело будет… За науку спасибо скажет!» – и Петрович улыбается, прикрыв глаза, этим нехитрым мыслям.

Лёля Фольшина

Фольшина Лёля — псевдоним Ульяновой Елены Александровны, киноведа, киножурналиста, редактора. За ее плечами – ВГИК, работа редактором на к/с «Центрнаучфильм», редактором и журналистом в издательстве Московской Патриархии, «Лепта-книга» и других. Елена – член Гильдии киноведов и кинокритиков Союза кинематографистов России, пишет прозу и стихи, рецензии и статьи. Лёля – имя её бабушки, Фольшина – фамилия бабушки мужа.

Личные местоимения

Времена года

Небольшие зарисовки в стихах и прозе о любви, дружбе, счастье, расставании и встречах, о том, что не всё получается, как мечталось, и иногда стоит попробовать второй шанс или дать его другому человеку.

У героев нет имен. Просто ОН и ОНА, ТЫ и Я…

Каждый при желании может примерить ситуацию на себя или отвергнуть её.

Зимняя рапсодия

Прошлое, увы, не повторяется,

Лишь приходит в снах…

Что-то очень ценное теряется,

Разбиваясь в прах…

Не собрать осколки мелкие,

И не склеить их,

Мы вернуть сумеем ли

Нас двоих?

Мы судьбу свою сами творим,

А порой глупо рушим чужую…

Легко колкости говорим,

Лишь потом об ушедшем тоскуем.

Может, стоит принять? Простить?

Повернуться, утешить, понять?

Рассказать или переспросить?

Или просто тихо обнять…

Она неспешно направлялась домой. Лёгкий снег