Атомный век Игоря Курчатова - Александр Анатольевич Цыганов

вывод, что обида от того выбора Первухина и Кафтанова в 1942 году Абрама Исааковича Алиханова так и не отпустила. Он вообще был, по свидетельству А.П. Александрова, «человеком резким, нетерпимым, прямым, и это ему довольно сильно мешало»; «часто вспыхивал по пустякам, не имевшим не только определяющего, но даже существенного отношения к делу, не всегда ему удавалось наладить отношения с людьми» [345, с. 84].

И всё же в начале работ по Атомному проекту Абрам Исаакович вполне лояльно работал с Курчатовым в одной команде. И тот вполне искренне полагал, что «заткнул рукавицу за пояс», отвечая на опасения хорошо знакомого с человеческой природой Александрова по поводу «этого армянина»: мол, тот «не рукавица, с белой ручки не стряхнёшь».

Однако со временем Алиханов, возможно, неосознанно, но даже зрительно стал изображать оппозицию: на проводимых Курчатовым совещаниях садился куда-нибудь в угол и пускал оттуда критические замечания. И все чувствовали, что ему попросту хотелось подковырнуть прежнего друга. Причём из-за раздражающего осознания, каким деятелем тот стал [329, с. 230].

Но ещё до этого, 3 марта 1944 года, Алиханов прямо высказал обиду тому же Первухину:

Глубокоуважаемый Михаил Георгиевич!

Мне уже раньше была не совсем ясна моя роль в Лаборатории № 2, но сейчас, после последнего приема у Вас, на котором мое присутствие оказалось ненужным, она мне кажется вовсе непонятной.

Вы отклонили проект переезда моей лаборатории в Л[енингра]д, исходя из тех соображений, что работа по ядерным вопросам сосредоточена в Москве, а я и мои сотрудники являемся специалистами в этой области физики.

Я вначале так же понимал свою роль в Лаборатории № 2, однако, очень скоро был вынужден убедиться в том, что все материалы, в которых заключались какие-либо сведения по вопросам моей специальности – атомному ядру, от меня скрывались. Более того, были случаи запрещения отдельным сотрудникам говорить и обсуждать со мною некоторые определенные вопросы в этой области. <…>

К этому следует прибавить, что внутри Лаборатории № 2 я не имел и не имею никаких, даже мелких прав, что весьма хорошо известно обслуживающему и техническому аппарату Лаборатории. По тем или иным организационным или научным вопросам я привлекался не в силу установленного порядка, а в зависимости от желания руководства Лаборатории [330, с. 41–42].

Алиханов, однако, напрасно обижался – команда не допускать к ознакомлению со всем пластом поступающей из-за границы разведывательной информации никого, кроме Курчатова, поступила с самого верха. Другие, например Юлий Харитон, на это не обижались, получая материалы, как говорится на военном языке, «в части касающейся». Как получал их и Алиханов, подтвердивший в том же письме: «Что касается большой разделительной машины, то здесь основная часть материалов мне еще доступна».

Но Абрам Исаакович, похоже, со своей второй – и подчинённой! – долей смириться никак не мог. И по-детски обиженно не удержался от прямого выпада против Курчатова. Хотя все, в том числе и близкие сотрудники Алиханова, в один голос отмечали необычайный организационный гений Игоря Васильевича. Который никак не мог «задвигать» такую интеллектуальную махину, какой объективно был Абрам Исаакович.

В конечном итоге Алиханов в том письме просил возвратить его и его лабораторию в Ленинградский физико-технический институт, «с оставлением меня консультантом (что и на самом деле имеет место) Лаборатории № 2. Это предложение тем более является приемлемым, что оно, во-первых, целиком и полностью соответствует желаниям начальника Лаборатории № 2, во-вторых, соответствует моим стремлениям не быть в зависимости от него» [330, с. 42].

«Моим стремлениям не быть в зависимости от него»!

Вот и всё. Вот и главное. Которое только подтверждается ещё и тем фактом, что в своих воспоминаниях, изданных после смерти Курчатова, Абрам Исаакович нашёл в себе силы написать только о ранних годах их совместной работы, в молодости, до войны. И не далее.

И потому с крайне двусмысленной многозначительностью звучат его заключительные слова: «Казалось бы, воспоминания о молодых годах являются источником своеобразного наслаждения, но к нему примешивается горечь, горечь сожаления о прошедшей молодости, горечь потерь близких друзей» [162, с. 44].

Но внешне их хорошие отношения сохранялись до самой смерти И.В. Курчатова. Впрочем, А.П. Александров очень точно объясняет это в своей статье именно об Алиханове: «Интересно, что Курчатов мог сотрудничать с человеком независимо от человеческих качеств, которые были тому присущи. Более того, он воспринимал человека только по его деловым качествам» [345, с. 84].

* * *

Новый, 1943 год Курчатов встретил в Казани. До этого, 20 декабря, написал письмо находившемуся в Москве Иоффе, где фактически подытожил то, что узнал и продумал во время командировки, а также озвучил первые планы и заявки. Да, до всяких официальных назначений. Ну а что тянуть? И так от американцев с англичанами отстали сильно. И это ещё неизвестно, что там немцы втихаря на самом деле добились…

Пусть даже и пересмотрят его кандидатуру – хотя трудно это представить после положительного, как сказал Молотов, решения Сталина, – всё равно надо возобновлять и усиливать прежние работы РИАНа по разделению изотопов, надо получать шестифтористый уран, надо подряжать умницу Харитона на изучение разведматериалов – «в части касающейся»…

А уже 9 января Курчатов снова был в Москве. Через Кафтанова вызывал Первухин – хотел с участием Алиханова и Кикоина переговорить подробно по вопросам уже конкретной организации дела и конкретного распределения обязанностей в Урановом проекте.

Алиханов был в курсе, а вот на ошарашенного нежданной новостью Кикоина было забавно смотреть. Еще бы, приезжает к нему на Урал коллега Игорь, спрашивает о занятиях, ничего не говорит, а потом ты вдруг в Москве, и на уровне правительства тебя привлекают к новой тематике. Причём чуть ли не сразу – конкретным вопросом: как товарищ Кикоин намерен взяться за разделение и обогащение изотопов, каким методом предпочтительнее?

На встрече с Первухиным уяснили: этот человек показал серьёзную подготовку по ядерной тематике. Не специалист, конечно, но видно было серьёзного человека: взялся руководить делом – изучи сперва его сам. Во всяком случае, он грамотно отреагировал на реплику Курчатова о том, что ядерная физика указывает на «возможность осуществления мгновенной цепной реакции в уране-235 с выделением громадной энергии». Показал, что в курсе тех довоенных выводов советских ядерщиков, что взрывная цепная реакция в обычном металлическом уране невозможна, что для этого нужен уран-235, но что его надо сначала как-то выцарапать из сотых долей процента в природе и поднять этот процент до предельных величин. Разобрался вполне прилично для неспециалиста в разнице реакций в смеси из обычного урана и обычной воды, из урана и тяжёлой воды, из урана и чистого углерода. И какие из них более вероятны и более экономичны.

Хотя специально об экономике речи практически не велось