Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

Но что примечательно: в тексте есть предложения относительно трудовой, земледельческой по своей направленности, деятельности барина, его справедливого суда, организации школы для детей — не ради забавы, а для развития любознательности души, возжелавшей прикоснуться к Божественным книгам. Все это созвучно тому, что нашло отражение в жизни самого Толстого и его героев (Нехлюдов, Константин Левин). Может быть, это отчасти было навеяно гоголевскими страницами. Ведь «Выбранными местами…», как уже отмечалось, он восхищался с молодых лет.

Поздний Толстой восставал против государства как аппарата насилия небольшой группы людей, находящейся у власти, над народом и личностью человека, отсюда проистекало его далеко не патетическое отношение к словосочетанию «Российское государство» и слову «Россия». Но это отнюдь не означало, что он мыслил себя вне российского пространства. Пребывая в нем, он одновременно ощущал себя гражданином мира.

Л. Н. Толстой в рабочем кабинете. Ясная Поляна. 1909 г.

Читая в 1909 г. Письмо «Страхи и ужасы России», Толстой выделил те фрагменты в гоголевском тексте, которые свидетельствовали о социально-нравственном конфликте между Россией и Западом. Россия уже кипела гневом людей на жестокий, безбожный порядок вещей, «страхи» и «ужасы» в ней приводили к мысли о бегстве из страны. Только неясен был вопрос: «Куда бежать?»

«Европе, — писал Гоголь, — пришлось еще трудней, нежели России. Разница в том, что там никто еще этого вполне не видит: всё, не выключая даже государственных людей, пребывает покуда на верхушке верхних сведений, то есть пребывает в том заколдованном круге познаний, который нанесен журналами в виде скороспелых выводов, опрометчивых показаний, выставленных, сквозь лживые призмы всяких партий, вовсе не в том свете, в каком они есть.

Погодите, скоро поднимутся снизу такие крики, именно в тех с виду благоустроенных государствах, которых наружным блеском мы так восхищаемся, стремясь от них все перенимать и приспособлять к себе, что закружится голова у самых тех знаменитых государственных людей, которыми вы так любовались в палатах и камерах. В Европе завариваются теперь повсюду такие сумятицы, что не поможет никакое человеческое средство, когда они вскроются, и перед ними будет ничтожная вещь те страхи, которые вам видятся теперь в России» (4, 142).

Выделенный нами выше жирным курсивом текст произвел на Толстого сильное впечатление, и он, отчеркнув его, на полях слева поставив знак NB.

В поздних трактатах Толстой ужасы социальной действительности — бедность, нищету, голод, бесконечные войны, ханжество и ложь, тюрьмы и эшафоты — относил к жизни всего человечества, и потому его удивляла та часть русского общества, которая не переставая восхищалась «благоустроенными государствами», стремилась «от них все перенимать и приспосабливать к себе».

Слова Гоголя «в России еще брезжит свет, есть еще пути и дороги к спасенью» Толстой отнес бы ко всему человечеству, но при этом верил, что духовное пробуждение должно начаться со славянских народов (см. «Славянскому съезду Софии», 1910; т. 38, с. 175–176).

В Письме Гоголя о страхах и ужасах России Толстого явно не устроила позиция предшественника относительно того, что духовное прозрение человека должно совершаться в государстве и для государства.

«Не бежать на корабле из земли своей, спасая свое презренное земное имущество, но, спасая свою душу, не выходя вон из государства, должен всяк из нас спасать себя самого в самом сердце государства» (4, 142).

Далее у Гоголя последовало развитие этой мысли.

Толстой обратил на это внимание, отчеркнул несколько строк (они выделены мною курсивом. — В.Р.), а на полях возле них поставил знак вопроса — знак несогласия:

«На корабле своей должности и службы должен теперь всяк из нас выноситься из омута, глядя на Кормщика небесного. Кто даже и не в службе, тот должен теперь же вступить на службу и ухватиться за свою должность, как утопающий хватается за доску, без чего не спастись никому. Служить же теперь должен из нас всяк не так, как бы служил он в прежней России, но в другом небесном государстве, главой которого уже Сам Христос, а потому и все свои отношения ко власти ли, высшей над нами, к людям ли, равным и кружащимся вокруг нас, к тем ли, которые нас ниже и находятся под нами, должны мы выполнить так, как повелел Христос, а не кто другой» (4, 142).

Несогласие было вызвано тем, что Толстой не считал возможным одновременно служить делу Христа и делу государства, которое, по его убеждению, являя собой насилие над народом и человеком, жестоко в своей основе.

Такой же знак вопроса как знак несогласия был поставлен Толстым и в Письме «Занимающему свое место». Оно тоже по цензурным причинам не вошло в собрание сочинений 1857 г. Толстой познакомился с ним только в 1909 г.

Как и Гоголь, Толстой утверждал, что без веры в Христа и исполнения Его воли нет истинной жизни. Эту мысль он отчеркнул в тексте Письма:

«Для того, кто не христианин, все стало теперь трудно; для того же, кто внес Христа во все дела и во все действия своей жизни, — все легко. Не скажу вам, чтобы вы сделались вполне христианином, но вы близки к тому» (4, 148).

Знак же вопроса (в данном случае несогласия) появился на полях гоголевского текста, в котором речь шла о предопределении действий государя волеизъявлением «Самого Бога».

«Одним словом, чем больше всматриваешься в организм управления губерний, тем более изумляешься мудрости учредителей: слышно, что Сам Бог строил незримо руками государей. Все полно, достаточно, все устроено именно так, чтобы споспешествовать в добрых действиях, подавая руку друг другу, и останавливать только на пути к злоупотреблениям» (4, 158).

На протяжении многих десятилетий Толстой отстаивал мысль о том, что духовное рождение человека совершается не в государстве, не для государства и не по воле государя, а в душе самого человека, когда ею овладевает христианская любовь к ближнему, потребность служить ему и Богу.

Для Толстого Гоголь — «русский Паскаль», а для Гоголя русский человек в его духовном развитии — мудрец жизни. Вот как он писал об этом в Письме «Страхи и ужасы России»:

«Еще пройдет десяток лет, и вы увидите, что Европа приедет к нам не за покупкой пеньки и сала, но за покупкой мудрости, которой не продают больше на европейских рынках. Я бы вам назвал многих таких, которые составят