Конде Наст. Жизнь, успех и трагедия создателя империи глянца - Жером Каган

Созданная ею империя полностью базируется на концепции, что стиль, который она сумела придумать для своего силуэта, созданный по ее собственному вкусу и соответствующий ее индивидуальности, должен нравиться всем женщинам, которые мнят себя роскошными и современными. Другого пути нет! Однако фигура Шанель, наделенной андрогинным силуэтом, далека от форм обычной женщины. Но ее гений заключается в том, что она внушает обычной женщине желание быть похожей на мадемуазель Шанель. На шумных улицах Парижа счастливый случай свел образ, предлагаемый Шанель – по сути, вдохновленный мужской одеждой, – с жаждой эмансипации поколения женщин, желающих освободиться от гардероба, коды и правила которого внезапно стали сковывающими.

Стремясь к мобильности и комфорту, Шанель в 1916 г. выпустила коллекцию одежды из джерси, материала, в ту пору предназначенного только для мужского белья. Четыре года спустя, во время пребывания в Шотландии, она открыла для себя твид. Она сразу же увлеклась этой податливой тканью, создавая непринужденные костюмы. Париж ликовал, американцы кидались на все, что бы она ни делала. Что же касается французского издания Vogue, ее поклонника в начале карьеры, то в апреле 1923 г. она заявила: «Существует не только коллекция Шанель, существует “стиль” Шанель, сотканный из молодости, гибкости и более или менее спортивной фигуры и, однако же, очень женственный».

В 1926 г., как обычно, идя вразрез со своей эпохой, она сумела навязать всем «маленькое черное платье»: строгую и элегантную модель из черного крепдешина, цвет которого в те времена годился только для траура и домашней прислуги. Американское издание Vogue в номере от 1 октября 1926 г. назвало черное платье Шанель «фордом» моды: простой и в то же время необходимой вещью, которую скоро все будут иметь в своем гардеробе. Универмаг Saks на 5-й авеню будет импортировать платье, созданное под названием «модель 817»… Ведь кутюрье, которая всю жизнь будет утверждать, что никогда не училась своему ремеслу, чтобы лучше подчеркнуть свою обособленность от этой среды, создала настоящую империю, ежегодно приносящую ей целое состояние. С 20-х годов для ее бренда не существует границ. Так же, как в свое время Пуаре, Шанель разнообразит свою деятельность и начнет выпускать духи, косметику, ювелирные украшения и модные аксессуары… Благодаря расторопности братьев Вертмейер духи Chanel № 5 становятся первыми известными и признанными во всем мире.

Под маской успеха было бы ошибочно видеть радостную, спокойную и свободную от своих демонов женщину. Мадемуазель Шанель была столь же богатой, сколь и завистливой, любившей власть так же, как деньги, такой же уверенной в непогрешимости собственного вкуса, как неуступчивой в своем презрении к другим кутюрье. Для достижения своих целей она не останавливалась ни перед одной манипуляцией. Она использовала с выгодой для себя соревнование между Harper’s Bazaar и Vogue для того, чтобы получить лучшее размещение для своих моделей и наиболее выгодные условия. Как только команда Vogue пополнялась новым фотографом, рисовальщиком или редактором, она обольщала его – здесь ей не было равных, если ей это было нужно, – чтобы найти союзника и посеять разногласия.

Где истоки этой жажды признания и необычайной силы? Вне всякого сомнения, в ее бедном и несчастливом детстве. В своих рассказах Шанель столько раз переиначивала первые годы своей жизни, что даже самые близкие ее друзья терялись в догадках. Беттину Уилсон, будущую миссис Баллард, американского корреспондента Vogue в Париже, дама с улицы Камбон уверяла, что плохо знала своего отца, так как тот уехал «делать состояние в Соединенных Штатах», когда она была еще подростком. Реальность значительно менее романтична.

Шанель родилась в нищей семье, которой трудно было прокормить четверых детей. Ее мать умерла в феврале 1895 г. в возрасте 31 года. Маленькой Габриэль было тогда 11 лет. Альбер Шаснель (это верная орфография фамилии отца) бросил детей и отправился своим путем. Возможно, Шанель приютили сестры цистерцианского аббатства в коммуне Обазин, как она утверждала после Второй мировой войны. Более поздние ее биографы не столь уверены в этом. Определенно можно сказать одно: как и Конде Наст, Шанель сделала все возможное, чтобы стереть ужасную память, оставленную своим отцом. Нет никаких сомнений в том, что ее успех был реваншем, направленным на то, чтобы сломать шею року, которому она была обязана своим рождением.

Эволюция фотографа

– Постой, Сюзанна, сначала был барон де Мейер…

– Ах да, но мы его едва знали. Потом Кармел Сноу…

– Итак, вместе с бароном их трое!

– Но что вы делаете, дамы?

– Ничего, месье де Брюнофф, мы составляем список сотрудников Vogue, которые переметнулись к врагу.

– О! Пальцев двух рук не хватит. В прошлом году, наверное, 25 человек ушли из издательства Condé Nast в холдинг Херста. Но не говорите мне, что вы намерены перейти Рубикон, ладно?

– О нет, месье, я так люблю свою работу, что даже если бы вам пришлось меня уволить, я вернулась бы несмотря ни на что.

– Никогда не говорите так в присутствии месье Конде Наста, мадемуазель Сюзанна, эта фраза навевает на него тяжелые воспоминания.

– А если бы я перестала работать в Vogue, то только для того, чтобы остаться дома и заниматься своими мальчишками.

– Да брось, Мадлен, ты не поддашься этому поветрию! Женщины имеют право на работу, так же как мужчины. И добавлю, что они должны зарабатывать столько же, сколько мужчины!

– Может быть, все-таки нет.

– Какая же ты иногда мямля!

– Ох! Сюзанна, ты невыносима! Кончится тем, что я захочу отправить тебя работать к месье Херсту, чтобы ты взорвала его империю изнутри.

* * *

В конце 1934 г. Жорж Гойнинген-Гюне, глава парижской фотостудии, стал третьим перебежчиком, о котором так сожалели Сюзанна и Мадлен. Его отношения с дирекцией Vogue всегда были бурными, и барон, отличавшийся холерическим темпераментом, не раз угрожал уйти к конкурентам или просто перестать снимать. Мишель де Брюнофф долгими часами выслушивал упреки строптивого художника, не удовлетворенного условиями работы и даже манекенщицами, которых его просили фотографировать. Недовольство Гойнингена-Гюне, как и сенная лихорадка, носит хронический характер и усиливается летом, когда, как обычно, пересматривают его зарплату.

В 1934 г. Нью-Йорк тестирует новую методику: в Париж посылают доктора Ага, чтобы тот обсудил напрямую с фотографом его жалованье. Но беседа длится недолго, и Гойнинген-Гюне, раздраженный словами своего собеседника, опрокидывает столик в ресторане, где они договорились встретиться, и уходит. Несмотря на вмешательство Маргарет Кейз, нью-йоркского редактора раздела моды, Эдны Чейз и даже Сесил Битон, ничто не помогает: фотограф считает, что предложенные ему новые условия недостойны его таланта и что его пытаются наказать. На этот раз он сдержит слово, и с 1935 г. его талант будет служить журналу Harper’s Bazaar, где он снова встретится с Кармел Сноу.

Уход