Конде Наст. Жизнь, успех и трагедия создателя империи глянца - Жером Каган

появляться в свете значит капитулировать перед невзгодами. Добавьте к этому обязательные или приятные ужины. Но после одиннадцати часов работы можно смело предположить, что Конде Наст согласился бы с мнением Фрэнка Кроуниншильда, высказанным им в 1908 г. в его книге The Manners for the Metropolis («Нравы большого города»):

Ужином называют разношерстное сборище прилично одетых мужчин и женщин, которые, отнюдь не страдая от голода, приглашены хозяином или хозяйкой, чтобы исполнить некоторые общественные обязанности в соответствии с полученной или ожидаемой милостью. Обычно поведение гостей за таким приемом пищи отличается глубоким замешательством, даже недовольством, объясняющимся навязчивой мыслью о более заманчивом, чем это, приглашении, к несчастью, полученном позднее.

Действительно, Насту не только приходится принимать бесчисленные приглашения, но отвечать на них. На обычном ужине, который он дает в своей двухэтажной квартире в доме № 1040 на Парк-авеню, собирается от десяти до тридцати приглашенных. И, как истинный перфекционист, к большим приемам, которые он продолжает устраивать дважды в месяц, он относится с той же неимоверной тщательностью и вниманием. Можно было бы подумать, что за столько лет Конде Насту все приелось и он пресытился своим гостеприимством. Ничего подобного. Он просто привык к своему ощущению неловкости. Его любовница Хелен Браун, свидетельница той эпохи, пишет в своих мемуарах, что он был таким же «оживленным, как чучело оленя…» Бывало и погорячее.

Несомненно также и то, что крах в личной жизни не заставил его ослабить хватку. Но кто знает, что скрывается за стеклами пенсне этого мужчины с безупречными манерами, близорукий взгляд которого, впрочем, не поддается расшифровке? Когда он принимает у себя до двухсот приглашенных, половина из которых едва знают его в лицо, подсчитывает ли он, во что ему обошлись все эти гардении, которыми он украсил крытые галереи? Не тошнит ли его при мысли о том, что эта сумма прибавится к его и без того уже огромному долгу? Не мучается ли он, думая, что у подножия его башни из слоновой кости каждый четвертый американец уволен с работы и многие дорого бы дали, чтобы поделить между собой объедки с его пира?

– Обложка! Нужно тщательно продумывать обложку наших журналов, если мы хотим увеличить продажи для читателей, – не перестает он повторять своей команде. Конде Наст до самого конца сохранит иллюзию мечты, изо всех сил борясь за то, чтобы подправить в зеркале поблекшее отражение своей счастливой жизни.

Малыш

– Вы можете говорить все что угодно, мадемуазель Сюзанна, но наша эпоха уходит! Пять минут назад я прогнала из нашей приемной беднягу, у которого был ужасный вид… По правде говоря, это пухленькое создание больше походило на бородатую женщину, чем на мужчину. Он вошел, буквально обливаясь потом, и снял передо мной шляпу, обнажив очень высокий и блестящий лоб. Я не знала, на чем остановить взгляд: у него были пальцы, пожелтевшие от никотина и в то же время черные от грязи, что до его всклокоченной бороды, то в ней застряли спагетти и крошки табака[16]. Мне кажется, я заметила в ней насекомое, которое двигалось…

– Но… сколько ему лет, Жермена?

– Ох, я бы сказала, 30… Может быть, 35…

– Он вам что-нибудь сказал?

– Весьма уверенным голосом он сообщил мне, что пришел на встречу с месье де Брюнофф. Ну вы понимаете, я сказала ему, что главного редактора нет на месте, и вытолкала его на улицу! Почему вы надеваете пальто, мадемуазель Сюзанна?

– Жермена, боюсь, что вы выпроводили за дверь месье Кристиана Берара, одного из любимых художников-иллюстраторов месье де Брюнофф, с которым Vogue подписал контракт на непомерную сумму… Пойдемте скорее, попытаемся разыскать его. Мы скажем, что месье де Брюнофф только что вернулся…

В самом деле, момент для ссоры с тем, кого после его первой выставки в галерее Pierre в 1925 г. весь Париж принимал под именем Малыш, был выбран весьма неудачно. После нескольких эпизодических публикаций в журнале Vogue в начале 30-х годов Берар, благодаря посредничеству Соланж д’Айен, в январе 1935 г. подписал с Ивой Пацевичем, временно исполнявшим обязанности генерального директора, контракт, гарантирующий иллюстратору зарплату не менее 6 600 долларов в год (эквивалент 9 500 евро в месяц по сегодняшнему курсу) взамен на постоянное и эксклюзивное сотрудничество с издательским домом Condé Nast.

По правде говоря, Наст, которому Брюнофф представил Берара во время одного из его приездов в Париж, не слишком очарован работами французского рисовальщика. Так же, как Эдна Чейз и доктор Ага, он находит их слишком эстетскими и недостаточно понятными для читательниц. Одним словом, он признает, что они, бесспорно, красивы, но считает, что они не позволяют составить достаточно точное представление о моделях, о которых они должны рассказать. Однако Наст и Эдна согласились потратить серьезную сумму, чтобы убедиться в том, что это будет содействовать успеху журнала.

Дело в том, что Наст, всегда готовый поставить под сомнение непогрешимость своего мнения, охотно встает на строну экспертов, если речь идет об искусстве. Точно так же, как, ничего не смысля в современном творчестве, он слепо следует советам Кроуни, точно так же он умеет прислушиваться к чувствам парижан. В данном случае Берар считался их любимцем.

Несомненно, молодому художнику потребовалось немало обаяния и еще больше таланта, чтобы все забыли о его отвратительной внешности. Друг Кокто, Коко Шанель, Рене Кревеля и Мари-Лор де Ноай был также спутником Бориса Кохно, близкого к театральной и балетной среде. Короче говоря, Берар – незаменимая фигура на художественной сцене 30-х годов прошлого века, и заручиться его услугами – значит обеспечить привлечение на свою сторону видных художников, светских людей и эстетов. Его рисунки напоминают его образ: спонтанные, живые, быстрые, часто проникнутые меланхолией. Он предпочитает декорации из руин или на грани разрушения, что придает его живописи сюрреалистическую тональность.

Другая причина, объясняющая, почему издательский дом Condé Nast потратил столько денег на художника, которого ставил ниже Эриксона или Буэ-Вильоме, кроется в мести. Наст и Эдна Чейз не могут не знать, что Кармел Сноу обожает Берара. Между прочим, она сразу же после своего ухода из журнала Vogue предложила ему работу в Harper’s Bazaar. Также в контракте, подписанном с художником в 1935 г., Vogue позаботился уточнить, что тот должен отказаться от работы в какой бы то ни было форме с любым конкурирующим изданием и, «в частности, с любым журналом или газетой, принадлежащими или управляемыми, прямо или косвенно, У. Р. Херстом или одним из его представителей».

Так, начиная с 1935 г. экспрессивный штрих Берара начал заполнять страницы журнала Vogue, а обложки, которые создавал художник, были столь же креативны, сколь и