Крестный путь патриарха. Жизнь и церковное служение патриарха Московского и всея Руси Сергия (Страгородского) - Михаил Иванович Одинцов

монастыря, занимавшим довольно жесткую позицию в отношении советской «безбожной» власти и вообще не одобрявшим контакты с ней. Обращался он также за консультациями к видному дореволюционному общественному и церковному деятелю А. Д. Самарину, который ранее был осужден Ревтрибуналом. И эти контакты с неблагонадежными, по версии ОГПУ, лицами вызывали у этого ведомства раздражение.

Признаем, что в епископате было немало тех, кто выказывал недовольство относительно действий митрополита Петра, считая его недостаточно опытным, знающим и известным. Эти настроения отражались и в различного рода обобщающих документах ОГПУ. Как пример приведем один из них – сводку о положении в Церкви за май 1925 г., в которой говорилось:

«…местоблюстителем патриаршего престола большинство находящихся в Москве епископов недовольны и не решаются выступить против него из-за боязни церковного раскола. Петр, ища поддержки, пытается опереться на правых церковников (даниловцы), которые стараются забрать его под свое влияние. В провинции митрополит Петр малоизвестен. Выступления против Петра, кроме Екатеринославского епископа Иоанникия, объявившего себя митрополитом “всея Украины”, отмечены со стороны епископов Бориса Рязанского, Иоанна Моршанского и Бориса Рыбинского. Епископ Орловский Серафим и Устинский Иоанн – накануне объявления самостоятельности»[155].

Ряд епископов, среди них был и Сергий Страгородский, братски советовали Петру более определенно разъяснить позицию свою и церкви по отношению к государству. Это нужно, подчеркивали они, потому что тему «политиканства тихоновщины» вслед за обновленцами подхватила советская пресса. Петр согласился и даже приступил к составлению специальной декларации, посвященной исключительно этой теме[156]. Ее необходимость вытекала из того факта, что государство видело в качестве возможного переговорщика о легализации Православной церкви ее действующего возглавителя, т. е. именно митрополита Петра. Послание (завещание) патриарха Тихона рассматривалось на тот момент государством лишь как документ, хотя и исключительно важный, но имеющий теперь внутрицерковное и историческое значение и не могущий быть принятым им, поскольку подписавший его глава церкви скончался и его права перешли к другому представителю церкви.

Но было поздно. В недрах 6-го отделения ОГПУ приступили к подготовке «операции» по замене Петра другим – «лояльным» – человеком. В этот период ОГПУ по-прежнему оставалось силой, формирующей советскую государственную вероисповедную политику, и являлось главным «куратором» религиозных организаций. Непосредственно функцию надзора осуществляло 6-е отделение секретно-оперативного отдела, возглавляемое Е. А. Тучковым, получившим в церковной среде прозвище «игумен». Он считал выбор патриарха Тихона в отношении Петра неудачным и давно предлагал заменить его на более подходящую, по его мнению, фигуру. Летом 1925 г. он принимается искать среди архиереев такую кандидатуру и продумывает возможные меры по низложению митрополита Петра.

…В ранний час 3 июня 1925 г. Тучков сидел за своим рабочим столом. День обещал быть хлопотным и ответственным: начиналась новая игра против Православной церкви. Все необходимые агентурные сводки, справки и доклады лежали у него на столе. Не хватало лишь того, кто по плану спецорганов должен был сыграть роль «взрывного устройства». Но об этом у него уже была договоренность с Владимирским централом, который направил в Москву «папашу», так про себя чекисты называли возможного нового их переговорщика.

Наконец раздался стук в дверь. Вошедший конвоир протянул пакет. Бегло проверил его сохранность, прочтя надпись: «Сов. секретно. С личностью. Москва. СО ОГПУ. Тов. Тучкову», вскрыл. Записка в несколько строк сообщала: «Владимирский губернский отдел ОГПУ при сем направляет под конвоем епископа Яцковского, согласно Вашего распоряжения, и кроме сего сообщаем, что случившаяся некоторая задержка в отправлении является по причине болезни Яцковского».

– Введите, – приказал Тучков конвоиру, все это время стоявшему по стойке «смирно».

В кабинет вошел, тяжело опираясь на палку, высокий грузный человек. Одышка, слезящиеся глаза – все свидетельствовало о его болезненном состоянии. Бледный цвет лица, что называется, «ни кровиночки», выдавал в нем тюремного сидельца со стажем, отвыкшего от солнца, воздуха и воли.

Опытному Тучкову достаточно было одного взгляда, чтобы понять душевное состояние собеседника. Он уже знал, как поведет беседу.

– Присаживайтесь поближе к столу, – не поднимая головы и не отрывая взгляда от бумаг, промолвил хозяин кабинета.

Приглашенный сел, затравленно озираясь по сторонам: казенные стол и стулья, серые стены, плотно зашторенное окно, в углу стенографист и часовой.

Выдержав долгую паузу, неспешно перелистывая страницы пухлого дела, Тучков наконец обратил внимание на вошедшего.

– Ну что же, будем знакомиться, я – Тучков Евгений Александрович. А вы?

– Архиепископ Екатеринбургский Григорий, в миру Яцковский Григорий Иулианович.

– Вот и ладненько. – Тучков стал что-то записывать в лежавший перед ним документ. – Да не волнуйтесь вы так, – не отрываясь от бумаг, проговорил он, – не приговор пишу, а анкетку на вас выправляю… для формальности.

Мягкость обхождения следователя немного успокоила арестованного. Подумалось, что все обойдется, если объяснить сейчас все сразу.

– Зачем я тут? Срок мой заканчивается через два месяца. Мне надо домой…

– Отвечу, отвечу… Однако анкету заполним. Ваша национальность?

– Русский.

– Образование?

– Высшее духовное.

– Где служили?

– В Баку, Екатеринбурге.

– Когда, где и кем арестованы?

– 2 августа 1922 г., по ордеру ГПУ, в городе Екатеринбурге, в своей квартире.

– По какой статье обвинялись? Каким было решение Ревтрибунала?

– По делу о сопротивлении декрету об изъятии церковных ценностей… Три года тюрьмы.

С чувством исполненного долга Тучков захлопнул дело и отодвинул от себя, как бы показывая, что все неприятное уже позади, сейчас просто побеседуем. Благожелательно улыбаясь, он откинулся на спинку стула, потянулся и совершенно не к месту произнес:

– Вот и лето наступило. Шел на работу – солнышко, птички, теплынь… Эх, к речке бы сейчас, на природу… А вам как погодка?

Допрашиваемый, явно обескураженный настроением и словами «начальника», нерешительно протянул:

– Д-а-а-к… я и не видел всего этого. Знаете ли, тюрьма, вагон… Но… Бог даст, еще по теплу и мне посчастливится выйти.

– А вот этого: «Бог даст» да «Боже мой» – при мне не надо! Не люблю. Разговор у нас с вами предстоит серьезный. Вскрылись новые обстоятельства, указывающие на вашу антисоветскую деятельность.

Опешивший епископ промолвил:

– Да помилуйте, я три года в исправдоме. В одиночке мыши и вши мне соседи, какая там антисоветская деятельность?!

– Милый мой, – когда Тучков «заводился», он переходил на фамильярный тон, – не держите нас за дураков. Имеется в виду то, о чем вы на допросах не сказали, – о делишках ваших в двадцать втором году.

– Не знаю, о чем вы. – Голос у старика задрожал. – Срок-то мне дали… И разве за один и тот же проступок дважды наказывают?

– Во дает! Он со своими нас к стенке в голодный год припирал, бунт подымал, а мы ему ничего припомнить не моги! Отсидел за одно, а теперь, глядишь, посидишь и за другое – за то, что скрыл от нас.

С последними словами