Запад знакомится с Востоком. Представления средневековых европейцев о восточных народах - Геннадий Геннадьевич Пиков

По довольно широко распространенному мнению исследователей, на два с половиной века (с 1237 по 1462 г.) установилось иго монгольских завоевателей, которое, по замечанию К. Маркса, «не только давило, оно оскорбляло и иссушало самую душу народа… Ввиду того, что численность татар по сравнению с огромными размерами завоеваний была невелика, они стремились, окружая себя ореолом ужаса, увеличить свои силы и сократить путем массовых убийств численность населения, которое могло поднять восстание у них в тылу»[294]. В результате такой тактики русская земля представляла собой самое печальное зрелище. По оценке Н. Полевого, «страшно было состояние Руси!… в некоторых местах даже навсегда были оставлены жилища, по причине воссмердения воздуха. Киев, Чернигов, Владимир, Москва, Тверь, Курск, Рязань, Муром, Ярославль, Ростов, Суздаль, Галич являлись грудами пепла… Целые роды князей истребились; целые народонаселения исчезли, погубленные смертью и рабством»[295]. В результате «XIII и XIV века были порой всеобщего упадка на Руси, временем узких чувств и мелких интересов, мелких, ничтожных характеров. Среди внешних и внутренних бедствий люди становились робки и малодушны, впадали в уныние, покидали высокие помыслы и стремления… Люди замыкались в кругу своих частных интересов и выходили оттуда только для того, чтобы попользоваться в счет других»[296].

Возникло нечто вроде «национальной депрессии», что породило довольно нового рода литературу – «татарские» эпизоды летописей, сказания о различных событиях татарского нашествия, эпос с новым былинным персонажем – «собакой-татарином»[297]. Признавался факт военного поражения, но отрицалось завоевание и включение русских княжеств в состав Монгольской империи. Это и стало основой последующей полемики о «татаро-монгольском иге».[298] В целом же, безусловно, монгольское влияние на Русь оказалось большим, чем воздействие кочевников на китайскую или мусульманскую культуру[299].

Русские этнос и культура реагировали на изменение этнокультурной ситуации двояко. С одной стороны, находясь на перепутье между Западом и Востоком, Русь естественно испытала значительное воздействие со стороны завоевателей. Это воздействие было многосторонним и глубоким, но в этнопсихологическом плане стоит обратить внимание на восприятие восточной ментальности, что крайне негативно оценивалось многими русскими авторами[300]. В то же время, пример монгольской империи сыграл определенную роль в истории русского государства[301]. Может быть, именно потому, что «татаре, не походили на мавров. Они, завоевав Россию, не подарили ей ни алгебры, ни Аристотеля»[302], «именно в это злосчастное время, длившееся около двух столетий, Россия и дала обогнать себя Европе»[303]. В то же время, с монголов начинается этническая стадия формирования цивилизационного пространства будущей России. Сначала сложно соединились Южная Сибирь и Степь и сформировалась своеобразная «зона Чингис-хана», где общность прослеживалась через него и его деяния. В религиозно-культурном плане здесь наблюдается большая пестрота (ислам, буддизм, шаманизм), но связующими факторами являются следование «пути отцов» и «духу Чингиса».

Медленно начинает складываться русско-татарский симбиоз. Русичи проникают в Степь (до Монголии), татары оседают на Руси и начинает оформляться единое экономическое и, в какой-то степени, культурное пространство.

§ 4. Христианско-латинский взгляд на монголов

В Европе отношение к монголам было более сложным и разнообразным, что в значительной степени связано с тем, что континент сохранил свободу и потому реагировал на пришельцев не столько эмоционально, сколько логически, обращая внимание не на межэтнические противоречия, а на место этих событий в «священной истории», т. е. их связь с общецивилизационной парадигмой. Встреча двух цивилизаций[304] всегда порождает необходимость, осмысляя неожиданное появление «чужих», связать их со своей собственной историей, найти им «нишу» в освященной традициями и религией цепочке значимых событий. В средние века только так можно было понять феномен иной культуры, попытаться предвидеть возможные последствия этой встречи. При этом, разумеется, до конца средневековья «фундаментальная противоположность «своего» и «чужого» имела формы устойчивого противопоставления»[305].

К тому же надо учитывать еще одну особенность истории Европы – она практически не знала серьезных военных ударов извне и опустошительных вторжений. Если в Китае практически каждая династия умирала не только из-за накапливающихся внутренних противоречий, но и из-за внешних ударов, то Европа фактически лишь трижды столкнулась с серьезными внешнеполитическими осложнениями. Это германские «нашествия», которые скорее были логическим продолжением традиционного противостояния средиземноморского греко-римского Юга и европейского (ultra montes – за горами, т. е. за Альпами) «варварского» Севера. «Падение» Западно-римской империи было катастрофообразным объединением этих двух зон в «христианский мир»[306]. Монголы «случайно» не захватили ее и фактически в экономическом и политическом плане не оказали почти никакого влияния на ее развитие. Турки были остановлены под Веной, но тоже не повлияли на развитие центральных европейских регионов. Тем не менее внешние факторы играли в истории континента не меньшую роль, чем внутренние. Речь идет о том, что практически на протяжении всей своей истории Европа испытывала очень сильную культурно-информационную осаду. Мусульманская культура представила свою оригинальную трактовку традиционных для христианского мира греко-римских «античных» представлений и иудео-христианской религиозной традиции, что неоднократно резко усиливало «еретические» настроения внутри европейской культуры. Монголы, этот грязный, нечистоплотный народ (gens immunda) с точки зрения христиан, смогли в одночасье сделать то, чего европейцы не могли добиться в течение тысячелетия, а именно подчинить себе всю Азию. Сделали они это с помощью силы, а не «слова», ибо «культуры» европейцы у кочевников вообще и монголов в частности не видели.

Здесь сказывалась присущая изначально оседлым народам неприязнь по отношению к людям, экономика которых основывается на скотоводстве, следы чего можно видеть уже в библейском рассказе о споре Каина и Авеля. Не случайно по отношению к этим народам и в античной литературе и в библейской традиции сложился особый подход. Их культура и экономика оцениваются с позиций средиземноморской цивилизации, где главными критериями являются наличие государственности, демократических ценностей, права, литературы и т. д. Сочинения «отца истории» Геродота и «отца географии» Страбона, по сути, заложили основы историко-географического маркирования всей ойкумены. Именно тогда с помощью разного рода штампов («бородатые варвары в женском платье», «культура низка и недостойна», порочность, рабство и др.). Фактически на восточные народы был перенесен образ противника[307]. Очень долго о людях с динамичной скотоводческой экономикой судили по номадам, проживавшим в непосредственной близости от греко-римского мира. По сути, это было только начало формирования скотоводства и эти племена вели так называемую присваивающую экономику, в рамках которой вполне возможно было и земледелие.

Стоит отметить, что история изучения кочевников уже с того времени проходила