Запад знакомится с Востоком. Представления средневековых европейцев о восточных народах - Геннадий Геннадьевич Пиков

диких зверей и людей. Об этих племенах упоминает и Оттон Фрейзингенский. Во времена императора Гераклия агаряне уничтожили часть его армии Гераклия тот в отместку отворил Каспийские Ворота и выпустил эти племена[325].

В «Великой хронике» Матвея Парижского под 1240 г. впервые прямо указывается, что это были татары, народ внезапно появившийся из местности окруженной горами, пробившийся сквозь камни. Именно поэтому они и были названы Тартарами (выходцами из Тартара)[326]. Любопытно, что он прямо пытается их связать со священной историей и говорит о том, что они происходят от десяти племен, отвергнув их закон Моисеев и право ради золотых тельцов[327]. На его карте Палестины Матфея Парижского даже обозначены пресловутые стены, за которыми некогда томились Гог и Магог, а в пояснительной ремарке указывается, что оттуда же прибыли и татары[328].

При чтении латинских текстов XIII в. сразу бросаются в глаза довольно напряженные отношения между новой империей и Европой. Плано Карпини, в частности, удивляет наличие, кроме языческих, буддийских храмов, двух мечетей и одной христианской (несторианской) церкви. Он не понимает причины непонятной и неприемлемой для средневековых католиков веротерпимости монголов. Для европейца это свидетельство существования «язычества», с которым христиане боролись практически всю свою историю. Само понятие в Европе этого времени воспринимается сложно. С одной стороны, язычество, на Руси известное как «поганство», это не просто многобожие, а, по сути, ситуация столкновения многих культур («столпотворение богов») как информационного хаоса. Эта ситуация периодически возникает в истории любой цивилизации и воспринимается в конечном итоге как нетерпимый кризис и проявление антицивилизационного развития. Против язычества именно в этом смысле выступали в свое время ранние христиане. Веротерпимость монголов и станет для европейцев главным свидетельством отсутствия у них самой возможности развития по цивилизационному варианту. Крушение монгольской империи, с точки зрения латинских авторов, является решающим доказательством искусственности (не божественного происхождения) ее. Отсюда во многом также идет представление о принципиальном отличии кочевников от оседлых народов, восприятие их как бандитов и квазиобщество.

Монголы нарушают, прежде всего, уголовное право, а ведь оно со времен Моисея – одна из основ цивилизации. Монголы обрушились на святые места (Иерусалим, Индия, Азию, где появился человек и находился «рай»). Это подчеркивало их необычность – никто еще, особенно после принятия христианства, не нападал на эти места. Европа видит в Чингис-хане не просто «чужого», а «иного», что помимо всего прочего говорит и о том, что христианская цивилизационная парадигма не дает возможности его понять. Перед культурой фактически ставится задача изучать его так, как мы бы стали изучать инопланетянина. И она это делает, свидетельством чему страницы самых различных текстов, посвященные ему. Это изучение в определенном смысле можно уподобить изучению раннехристианской Европой фигуры Иисуса Христа, только если Христа изучали как «бога», то здесь налицо всестороннее исследование именно человеческой личности. Пожалуй, нигде, кроме Европы это больше не делалось в то время.

Любопытно, что армянские христиане, желавшие привлечь монголов на свою сторону в борьбе с мусульманами, именно для европейцев пытаются создать некий положительный образ монголов и это означает, что европейцы фактически уже создали для восточных кочевников имидж бандитов и непримиримых разрушителей оседлой культуры.

Монголы кстати готовы были контактировать с восточными христианами (несториане, православные и др.), но очень неохотно шли на контакт с очевидно боевитой и экспансионистской католической религией.

Европа проводит доскональный и всесторонний анализ монгольского феномена, причем, стоит заметить, что христианский мир заботит не столько военная опасность, сколько цивилизационная. По сути, монголы особо опасны были лишь «плечам» Евразии – Европе и Китаю, ибо там существовали специфические парадигмы, ориентированные на ограниченное пространство. Мусульманский «куст» имел все возможности ассимилировать пришельцев, что и произошло в итоге. Лишь Европа увидела еще одну опасность – монголы захватили весь без всякого «слова».

Европейцы начинают писать свои труды тогда, когда завоевания фактически уже прекратились и установилась новая геополитическая ситуация. Молодая католическая цивилизация потерпела поражение в стремлении установить свое господство хотя бы даже над аврамическим пространством, которое осталось под властью мусульман. В этом смысле Крестовые походы как форма расширения своей территории потерпели поражение. К тому же оба традиционных мира, христианский и мусульманский, должны приноравливаться к новым азиатским «хозяевам» – тюркам и монголам. Об огромной власти монголов свидетельствовало присутствие в ханском лагере многочисленных посланников и правителей подвластных, общее число которых приближалось к четырем тысячам. Католическая «революция» победила лишь в рамках европейского субконтинента и в результате Европа вынуждена отказаться от экстенсивного («феодального») варианта развития и пытается выбрать новые методы и средства решения комплекса проблем переходного периода.

Если учесть формирующиеся в это время в Европе возрожденческие представления с их культом «героя» и активной критикой церкви как института, то само по себе появление такой фигуры, как Чингис-хан[329], было серьезным информационным вызовом для европейской культуры. Еще один парадокс заключался в том, что, пожалуй, впервые Европа признала героем выходца не из средиземноморской или христианской зон. Этому способствовал характер личности Чингис-хана, масштаб его завоеваний, грандиозность планов. Вряд ли европейцы знали его знаменитое высказывание «у нас всюду враг от заката солнца и до восхода его» («Сокровенное сказание»), но монголы после его смерти завоевание всего известного мира воспринимали как его прямой завет. Упоминают латинские авторы и метод ведения войны Чингиз-хана, который, по сути, сводился к беспредельной жестокости и отрицанию всяческих правил. Как любил повторять Чингиз-хан, «мертвые не бунтуют». Понятно, что общее число жертв монгольских войн изрядно преувеличено хронистами, однако, можно предполагать, что оно достигало все же нескольких миллионов человек.

Уже в XIII в. произведен отбор сочинений о Чингис-хане. Разумеется, это делалось и в Китае, Монголии, мусульманских государствах, т. е. по всему периметру и, конечно же, в центре Монгольской империи. Общее, что объединяет все эти сочинения – образ великого завоевателя с акцентом на организаторских способностях, психологических особенностях (мотив мести), биографии, борьбе. Результатом этого станут достаточно отличающиеся друг от друга образы великого монгола. Он становится безусловным героем тюрко-монгольской зоны, ибо возвеличил населяющие ее народы, отсюда соответствующий образ пойдет в Сибирь, Поволжье. Китайцы не видят в нем «чужого», признают своей созданную благодаря его завоеваниям династию Юань и анализируют ее историю в традициях исконно китайского историописания. Желтая раса, с их точки зрения, вполне могла дать не только Цинь Шихуана, но и Чингис-хана. В восточноазиатской литературе того времени достаточно спокойно обсуждается проблема единства монголо-маньчжурского-китайского мира и анализируются ошибки в достижении этого. Современная китайская литература особо подчеркивает вклад монголов в строительство китайского государства.[330] Мусульмане, особенно три великих историка (Джувейни, Ибн аль