Запад знакомится с Востоком. Представления средневековых европейцев о восточных народах - Геннадий Геннадьевич Пиков

воспринимается через определенные идиологемы. Как в любой цивилизации, в «христианском мире» был свой геополитический «крест», который составляли две дихотомии: «Запад – Восток» (сложные взаимодействия с соседними оседлыми цивилизациями, прежде всего с мусульманской) и «Юг – Север» (противостояние с номадами – кельтами и германцами). Естественно, что европейцам оказалась близка и понятна идея «варваров», тем более, что и в их цивилизации тоже существовала клеточная модель (ядро – периферия). Неудивительно, что на протяжении всех последующих столетий на историю монголов, как и других кочевых народов, они смотрели глазами китайцев и практически без малейшей критики восприняли их исторические схемы.

Определенную роль здесь сыграл и европоцентризм. Под ним обычно понимается восприятие окружающего мира с позиций цивилизационного центризма. Он проявляется во многом, в том числе в пренебрежительном отношении к другим культурам, религиям и идеологиям. В сознании отдельных представителей европейской цивилизации, как, например, у Р. Бэкона, рождалась идея конвергенции если и не цивилизаций, то народов. Однако идеи, рожденные Ренессансом, Реформацией и Просвещением, способствовали модификации западной цивилизационной парадигмы, которая стала активно транслироваться во времени и пространстве. Итогом станет концепция «магистрального пути развития человечества», по которому идут европейцы и на который рано или поздно должны выйти все остальные народы. Естественно они должны соответствовать определенным стандартам и кочевники как «недоразвитые», которые ничего не могут дать «человечеству», были объявлены «тупиковым» вариантом развития. Явно сказался и веками выработанный страх оседлой цивилизации перед кочевниками, поэтому европейцев очень долго интересовали исключительно военные аспекты истории кочевых народов.

Нужно учитывать и то, что в Европе на протяжении всей истории был накоплен богатейший опыт изучения истории вообще и истории «варваров» в частности, разработаны исторические, филологические, сравнительные методы, выработана определенная номенклатура понятий и исторических схем, которая до сих пор пользуется немалым успехом и в других цивилизациях. Этот строго научный подход вывел историю изучения кочевников, в том числе и киданей, на более высокий уровень анализа и синтеза и значительно усилил сложившиеся на Западе и Востоке историологические стереотипы и штампы.

Нередко образ кочевника как разрушителя культурных ценностей, делающего акцент в своей культуре не на «общечеловеческих» ценностях, а почти исключительно на культе силы, использовался и во вполне корыстных целях. Так, образ могучего Великого Хана «Катая», сформированный с помощью «Книги» М. Поло, дал основание Х. Колумбу и последующим конкистадорам возглавлять многочисленные и хорошо вооруженные военные отряды для «открытия» Азии, которая на деле оказалась новым материком. То, что такие названия, как «Катай» и «Индии» использовались «атлантическими нациями» Европы вплоть до конца XVIII в., вряд ли можно объяснить только их географическим «невежеством».

Идейное противостояние кочевников и европейского мира прошло свою острую стадию не только потому, что монголы быстро ушли из Европы и их империя распалась, а потом и кочевники фактически были загнаны оседлыми мирами в своеобразные «резервации». Если тюрки для христиан представляли вполне реальную двойную опасность, осуществляя территориальную экспансию и предъявляя претензии на европейскую «античность» и иудео-христианско-мусульманскую традицию, то монголы стали для них всего лишь «ураганом», который пронесся над всей Евразией, но так же неожиданно как появился, так и исчез.

Европейцы фактически не победили их парадигму, а вывели ее за скобки культуры, объявив создание империи результатом силы, разбоя, разрушения, сатанинским деянием. На это повлияло и отрицание «средневековья» как периода господства «орд»[334] варваров. Европейцы использовали и китайское понимание «варваров». Если мусульмане все же частично восприняли элементы культуры кочевников (достаточно вспомнить широко распространенный в Сибири и Центральной Азии культ Чингис-хана), то два близких по своему устройству имперских общества (европейское и китайское) отрицали у кочевников наличие культуры в целом. Для китайцев кочевники были «извратителями» восточноазиатской парадигмы, но латинская Европа имела свои причины утверждать подобное.

Вопрос о смысле истории – один из сложнейших в истории человечества. В «монгольский» период все еще господствовал религиозный подход к этой проблеме. Он был широко распространен в период, когда существовали «миры» и только религия смогла сыграть роль единой идеологии для них, предлагая, разумеется, для каждого из них разные формы и конструкции. Религия исходила из статического понимания реальности и социокультурную модель воспринимала как особую конструкцию, которую надо построить, распространить, сохранить. Культура была своеобразным механизмом адаптации к определенной пространственно-временной ситуации и механизмом оптимальной трансляции социокультурной модели во времени и пространстве. Культура следовательно не только деятельность, но и трансляция опыта этой деятельности.

Главным в культуре считались религия и язык. Для латинских авторов монголы «бескультурны», ибо у них неразвитый язык и отсутствует литература, он отличается от известных европейцам по структуре и более близок к иероглифам, от которых Европа уже отказалась. Внешне монголы принципиальные антиинтеллектуалы, у них нет философских школ, буддизм или христианство они берут больше в практике, а не теории. С точки зрения европейцев, у них нет устойчивых традиций воспитания и образования и они больше похожи в этом плане на европейских бродяг с их раскрепощенным сознанием. У них нет единой культуры, каждое племя придерживается своих традиций. К тому же завоевания Чингис-хана открыли в Монголию дорогу различным культурам, носители которых часто насильственно переселялись туда. В итоге часто монгольские «завоеватели» растворялись в разных зонах, а Монголия не стала политическим и культурным центром всех зон, Чингис-хан не стал культурным героем, а так и остался завоевателем.

Это не могло не повлиять на их оценку интеллектуалами (М. Поло и др.), которые связаны с католической парадигмой и «через нее» «прочитывают» неизвестную доселе Европе культуру. Вот поэтому-то монголов и не признают ни за другую культуру, ни за ересь, а видят в их обществе и представлениях признаки антицивилизации. И это была серьезнейшая опасность для христианского мира, ибо воспринималось как информационный хаос.

Монголы же и не могли предпочитать одну какую-то культуру, ибо империя политэтнична и в ней налицо все еще ситуация обострения межэтнических противоречий и соревнования известных мировых религий. Мироустроительная функция культуры еще недостаточно была развита. Для реального объединения нового «мира» нужны были культурные деятели (Моисей, Христос, Мохаммед), а не военные вожди. Как прекрасно сказал помощник Чингис-хана Елюй Чуцай, завоевать империю сидя на коне можно, но управлять ею сидя на коне нельзя.

Монголы придавали больше значения этносу и сформировали свое понимание религии. Если в Европе религия была культурообразующим фактором, то у монголов эту роль играл, по сути, этнос как «избранный народ» (как и в раннем иудаизме). Поэтому-то, скажем, христианство было для них национальной культурой «франков». Фактически здесь первообраз идеи культуры как механизма адаптации к определенной пространственно-временной ситуации. Европа же уже выходила региональный уровень, формировала «общечеловеческий» подход и