Запад знакомится с Востоком. Представления средневековых европейцев о восточных народах - Геннадий Геннадьевич Пиков

развития. Везде в Евразии сетуют также на появление «развратных» и «злых» народов[343], что явно свидетельствует не только о серьезном внутреннем кризисе «миров», но и попытках решения комплекса проблем с помощью традиционного метода «исхода», т. е. либо переселения, либо захвата новых территорий. На этом фоне явно выделяются подходы Европы, которая переходит на интенсивный вариант развития, стимулируя развитие науки и промышленности, и монголов, по сути пытающихся создать совершенно новую структуру мира вообще.

В Восточной Азии сложилась другая ситуация. Здесь налицо цивилизационная какофония за счет сосуществования треножника государств, сначала Сун, Ляо и Ся, а потом Цзинь, Южная Сун и Ся. В этой ситуации информационного хаоса монголы предложили киданьский вариант новой династии. Однако в этой династии был излишний акцент на внешнеполитической экспансии. Непротиворечивый синтез Великой Степи и Китая был к тому же невозможен. Это были самостоятельные и различные цивилизации с различными историческими, культурными и политическими традициями. Завоевания монголов привели к борьбе миров.

С этого момента Запад начинает «опережать» Восток. Именно неудачная «феодальная» составляющая азиатской экспансии показала, что будущее не за «исходом», а интенсивным вариантом, который для кочевников невозможен в принципе. Отсюда, кстати, и разные оценки деятельности и личности Чингис-хана.

С XIII в. по всей Евразии разворачивается новая по характеру культурная революция в форме «возрождения» (европейские ренессансы, китайский ренессанс, средне-восточное возрождение, кавказские и византийские ренессансы, «ренессансные явления» на Руси) и везде будет присутствовать некая антикочевая составляющая. Это не удивительно, ведь мощный выплеск «бессловесной» кочевой массы, затопившей всю Азию, стал «вызовом» практически для всех оседлых цивилизаций. Надо было «навести порядок» после этого наводнения и в этой деятельности явственно видна огромная и тяжелая работа по фильтрации не столько иной этнической массы, сколько по упорядочиванию достаточно бессистемно вброшенной идейно-культурной информации.

Стоит отметить еще одно обстоятельство. Возрождение, прежде всего, европейское традиционно исследовалось в качестве особого этапа развития общества, находящегося между феодализмом и капитализмом («по вертикали»). Исследования Н. И. Конрада[344] и ряда других авторов поставили вопрос о существовании и восточных «ренессансов». В конечном итоге можно говорить о «возрождении» как особенности развития культуры[345]. Геополитическая и религиозно-культурная история Евразии середины II тыс. н. э. позволяет предположить, что в условиях сложнейшего кризиса буквально всех «миров» (восточноазиатская, центральноазиатская, средневосточная, славянская цивилизационные зоны) помимо традиционных методов решения проблем (войны, социальные движения, миграции и т. д.) везде идет обращение к «древности». Налицо многие признаки «ренессанса» не только в Европе или в оседлых «мирах» (Танское и Сунское возрождения в Китае, средне-восточный ренессанс, «ренессансные явления» / выражение Н. И. Конрада/ в Индии, Вьетнаме, на Руси), но и в кочевых сообществах[346]. Везде резко повышается интерес к Человеку и человеческим «наукам» и «истине». Проблемным становится соотношение Неба и Человека и в кочевых империях (Ляо, Цзинь, Юань). Акцент на героизме и фигуре «героя» характерен не только для европейских гуманистов, но и для монгольских сказаний этого периода. Если европейские гуманисты разрабатывали основы теоретической политики, то кочевники и, прежде всего, именно монголы создавали шедевры практической политики. Историю любого евразийского «возрождения» сопровождают войны и социальные движения (Крестовые походы, Столетняя война, монгольские «ураганы», крестьянские войны). Огромную роль в этих войнах играют не столько численность или какое-либо новое оружие, сколько дипломатия, расцвет которой наблюдается как на Западе, так и на Востоке. Это время обращения к опыту «предков», интереса к «древности» («античности» и небывалого ее авторитета. XIII в. – период максимального взлета религии во всей Евразии, особенно повышается ее значение во внешнеполитической сфере, ибо мироустроительная ее функция отходит на задний план (внутренние проблемы решают формирующиеся национальные государства), но в условиях апогея противостояния «миров» разворачиваются «религиозные войны» (Крестовые походы, конфликты внутри ислама, выполнение «воли Неба» Чингис-ханом). Если на Западе «возрождение» есть «воспоминание» опыта «античности», то у монголов налицо тоже своеобразная «революция назад» и эта «кочевая революция» преследует, по сути, ту же цель, что и западная – создание «великого» и «правильного» государства, выход на «магистральный путь развития всего человечества», переход к господству «новой истины».

Монгольские завоевания спровоцировали крупно-масштабные миграционные процессы, налаживание новых культурных контактов. Монгольские завоевания привели к созданию евразийской сети коммуникаций. Сами монгольские императоры во многом ориентировались на китайскую культуру, в то же время их двор стал центром пересечения различных культур. Европейцы еще раз познакомились с компасом, порохом и книгопечатанием. Влияние монголов прослеживается в военном деле[347], в моду вошло «татарское платье». Монголы стимулировали распространение по всей Евразии медицинских знаний[348], различных религий, языков.[349]

Однако этими же путями распространялись и заразные болезни, в частности, чума, с которой монголы столкнулись в 1252 г. Она в конце концов достигла Ближнего Востока в 1331–1356 гг.[350] Последствия были чудовищными. Многие города, центры международной торговли, за несколько лет потеряли до 50 % населения. В результате произошло перемещение торговых потоков. В Европе коммуникации переместились из Италии на Север. Многие крупные экономические центры Среднего Востока так и не смогли восстановиться.[351]

Принципиально изменилась геополитическая ситуация. Появились новые центры исламского мира: вместо Багдада – Тебриз, Баласагуна – Алмалык. В Восточной Европе возвысились Сарай и Москва, в Китае – Пекин. Монголы снова объединили Китай в единое государство. Современная китайская историография подчеркивает полиэтничный символ юаньского общества как фундамент для дальнейшего национального строительства.

Подводя итог, можно сказать, что латинские авторы XIII в. создали средневековый образ Чингис-хана. Он фактически стал архетипическим, базовым. Именно так понимает монгольский феномен традиционное общество. Возрождение, Реформация и Просвещения лишь закрепили ее и в итоге окончательно сложилась доминирующая в развитых странах оценка, которая существует до сих пор. И до сих пор она является камнем преткновения между центральноазиатскими и сибирскими народами с одной стороны и всем, по сути, остальным миром с другой.

Чингис-хан для Европы стал своего рода новым антиподом Христа. Формирующаяся католическая цивилизация делает особый акцент на фигуре Бога-Сына, именно он в это время снова «дает истину». Чингис-хана в Европе никогда связывали с фигурой Антихриста, ведь он не пришел ни с другим «словом», ни с извращением уже известного «слова». Вместо этого предпочитает силу, разрушение, гнет, раздоры. Чингис-хан не стал Антихристом, но его «разбой» воспринимался как один из последних признаков наступления «субботы», т. е. близости «конца света» (идея, предложенная еще в VIII в. Бедой Достопочтенным в связи с появлением арабов).

XIII в. не просто открыл кочевников, он породил «тайну кочевников». До сих пор о них судили по номадам и потому сразу не могли понять и Чингис-хана. Когда его и его воинство объявили «бандитами», «связь времен» восстановилась и только в наше время эти события