Голоса из окон: Петербург. Истории о выдающихся людях и домах, в которых они жили - Екатерина Вячеславовна Кубрякова

Фурштатская ул., 12 / Друскеникский пер., 4

«Петербург. 1919 год. Сугробы. Тишина. Холод и голод. Вспученный от ячменной каши живот. Немытые месяц ноги. Окна, забитые тряпьем. Жидкая сажа печки… Вхожу в дом. Огромный дом на Фурштадтской. Лифт висит. В нем – замерзшие нечистоты. Дверь во втором этаже. Стучу. Никого. Звоню. На удивление, звонит звонок. Открывает горничная в наколке и туфельках. Тепло. Боже мой, тепло!.. Нет, этому поверить нельзя – натоплена огромная кафельная печка, да так, что подойти нельзя. Ковры. Занавески. Живые цветы – гиацинты синие – в корзине на столике. Коробка драгоценных папирос. Синяя, почти как гиацинты, дымчатая кошка вытягивает высокую спину, увидев меня, и женщина, почему-то в белом платье – или капоте (я не различаю), или это то, что надевается под платье, – идет ко мне, улыбаясь, протягивая руку с розовыми длинными ногтями. И чулки у нее розовые тоже. Розовые чулки! <…>

Она усадила меня в кресло, взяла мои руки в свои, сама расстегнула мне ворот, чтобы не было слишком жарко. Потом велела раздеться, позвонила горничной и приказала подать чай. Она смотрела на меня с невыразимым вниманием, забота была в ее глазах, забота и любопытство. <…> Потом, когда принесли чай, она налила себе и мне, положила мне на тарелку тонкие ломтики белого хлеба, намазанные маслом и покрытые ветчиной и сыром, и стала говорить сама, слегка повернувшись в сторону, чтобы не смущать меня. И я ела, ела, ела. <…>

Фурштатская улица, 12 / Друскеникский переулок, 4

Я никогда еще не встречала в своей жизни такой женщины – от нее шло на меня дуновение какого-то таинственного, прекрасного и побеждающего равновесия.

Но когда я думала о гиацинтах, о горничной, о тепле и чистоте, что-то бунтовало во мне, и я спрашивала себя: неужели все это действительно существует и не найдется управы на это? Ведь нашлась же она на нас с мамой, на певца моего, на тысячи других, у которых отмерзают пальцы, крошатся зубы, лезут волосы от голода, холода, страха, грязи, – неужели не найдется, товарищи чекисты, управы на эту квартиру, эту женщину, эту дымчатую кошку и никто не вселит в эту гостиную вшивое семейство какого-нибудь слесаря, которое роялем воспользуется как уборной, а ее по утрам будут заставлять его чистить – своими розовыми руками, и это будет называться „гражданской повинностью“? Неужели так вот все это и останется? И мы все, оборванные, обворованные, голодные, разбитые, стерпим это? И голландский сыр, и толстое полено с коричневой корочкой в печке, и молоко на блюдечке, в которое кисанька макает свой язычок? <…>

И сквозь это ожесточение, которое впервые в жизни снизошло на меня с такой силой… я вдруг вспомнила ее самое, Марию Николаевну Травину, поцеловавшую меня в обе щеки, смотревшую на меня внимательно и нежно. И она мне являлась тогда таким диким, непостижимым совершенством, что я плакала еще сильнее, плакала навзрыд и все бежала, бежала по улице, сама не зная, зачем я бегу, куда, и зачем мне теперь дом, наша комната, мама, и что я сама такое, и вот этот город – зачем он? И что такое жизнь? И Бог? Где Он? Почему Он не сделал всех нас такими же, какой сделал ее?»[205]

Вероятно, именно в этот дом поселила олицетворявшую барский уклад жизни героиню, певицу Травину, писательница Нина Берберова.

Берберова, известная своими эмигрантскими мемуарами, в художественной прозе также не обошла тему революционного Петрограда и в повести «Аккомпаниаторша», написанной в Париже, вернулась в город своей молодости, в район Кирочной – Литейного – Фурштатской, где жила перед эмиграцией и навсегда запомнила каждый дом.

Точного адреса в тексте нет, но по подсказкам – именно сюда, в чудом сохранившуюся роскошь квартиры на втором, самом престижном, этаже доходного дома, приходит к элегантной певице нищая пианистка в поисках работы.

В этом же доме мысли о классовом неравенстве возникали и у реального его жителя – революционера Петра Лаврова, дворянина, презиравшего свое сословие.

В 1923 году, когда сюжет «Аккомпаниаторши» подойдет к логичному финалу, Фурштатскую улицу переименуют в улицу Петра Лаврова.

Список источников

1. Архитекторы-строители Санкт-Петербурга середины XIX – начала XX века. Под общ. ред. Б. М. Кирикова. – СПб. Пилигрим, 1996.

2. Берберова Н. Н. Аккомпаниаторша: рассказы в изгнании // АСТ, 2011.

3. Лавров П. Л. Избранные сочинения на социально-политические темы. – М., 1934

4. Санкт-Петербург. Петроград. Ленинград: Энциклопедический справочник. – М.: Большая Российская Энциклопедия. Ред. коллегия: Белова Л. Н., Булдаков Г. Н., Дегтярев А. Я. и др. 1992.

5. Тхоржевский С. Испытание воли. Повесть о Петре Лаврове. – М.: Политиздат, 1985.

Дворец великого князя Владимира Александровича (1872, Резанов)

Дворцовая набережная, 26

«Не существовало в Петербурге двора популярнее и влиятельнее, чем двор великой княгини Марии Павловны, супруги Владимира Александровича. Да и сам великий князь умел пользоваться жизнью полнее всех своих родственников. Красивый, хорошо сложенный…с голосом, доносившимся до самых отдаленных комнат…. большой любитель охоты, исключительный знаток еды (он владел редкими коллекциями меню с собственными заметками, сделанными непосредственно после трапезы), Владимир Александрович обладал неоспоримым авторитетом. <…>

Великая княгиня Мария Павловна…умная, образованная и любезная женщина, представляла удивительно подходящую пару для Владимира Александровича. <…> Великая княгиня окружала себя выдающимися людьми… в своем дворце в Петербурге. Вела она и обширную переписку со многими видными деятелями Европы. <…>

Двор великой княгини блистал фрейлинами, которые были одна краше другой, притом все умницы и веселого нрава. Мария Павловна требовала, чтобы и вся прислуга имела элегантный и красивый вид. Из своих гостей она сближалась только с теми, кто умел разговаривать и не давал скучать.

С этими-то ближайшими и наиболее влиятельными родственниками отношения большого двора и стали наиболее натянутыми»[206].

Дворцовая набережная, 26

Такой видел жизнь, кипевшую в этом дворце, Александр Мосолов, начальник канцелярии министерства императорского двора. Каждый день наблюдая за жизнью Николая II и большого двора в Зимнем дворце, Мосолов по долгу службы также был в курсе всех дел малых дворов, например, располагавшегося в этом дворце, в нескольких метрах от Зимнего – двора Владимира Александровича, дяди императора, и его блистательной жены.

Видел он и холод в отношениях двух семей. Николай II испытывал перед властным дядей робость и не стремился допускать его до государственных дел. А предпочитавшая уединение императрица Александра недолюбливала популярную и успешную в общественной жизни