Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург

кухню, где Женя накрывала на стол. — «Может, чем помочь?» — «Да ты присаживайся, я сама. Дома что делал сегодня?» — «Отдыхал, музыку слушал, в городе гулял, к матери в «Химик» ездил». — «А ты спрашивал, что я тебе вчера говорила?» — «Да». — «Ну и что?» — «Вообще-то мать говорит, зима спросит, где летом были». — «Наверное, ты ей обо мне сказал?» — «Да. Она тебя помнит, когда на свидание приезжали». — «Она знает, что ты сюда поехал?» — «Да, я ей сказал». — «А если ты сегодня домой не приедешь ночевать, что будет?» — «А где же я буду?» — «Например, у меня останешься до завтра». — «Да ничего не будет. Ну поволнуется и поймет, где я остался». — «Стол готов. Мой руки и присаживайся сюда, к центру стола, а я сбоку, к стеночке». Она достала из холодильника бутылку «Цимлянского игристого» и поставила на центр стола. Фужеры уже стояли и ждали, когда их наполнят. «Открывай, пока не нагрелось». — «Я не знаю и что-то многого еще не пойму из жизни верующих в Шахтах. Мне в общине говорили, что спиртное нельзя вообще». — «Слушай, Володя, ты видишь, сала на столе нет и всего такого. Это о чистом и нечистом в Библии сказано, что Иисус Христос первое чудо сделал и воду в вино превратил, а также не брезговал есть и пить с грешниками и мытарями. Ты же читал об этом?» — «Да». — «Вставай, помолимся, и разливай».

Мы помолились, поблагодарили Господа за то, что дает пищу на каждый день и что на этом столе пусть будут всегда обилие еды, и попросили благословить эту квартиру, стол с едой и друг друга. Я взял бутылку, открыл её, осторожно спуская газ, и разлил содержимое по фужерам. «За что выпьем, Володя?» — «За то, чтобы я на свободе больше прожил и чтобы Господь Бог мне помогал в этом, а то я всю жизнь в сетях дьявольских, словно раб его».

В комнате негромко играл магнитофон; был включен ночной светильник, от которого разливался блестками по всей комнате свет; от его абажура комната, казалось, была погружена в перламутровые радуги.

«А ты можешь потанцевать?» — «Могу, — ответил я. — От шейка и твиста до брейк-данса, а когда в детстве с цыганами в таборе был, и чечетку выбивал, и на пузе исполнял среди дороги, в пыли, танец живота. Я и сейчас могу показать молодым и рэп, и секс-танец». — «Где ж ты научился?» — «В зоне телевизор смотрел. В зимнее время на проверке чечетку так и выбиваешь». — «Тебе, наверное, зона снится? Забудь её, ты уже дома». — «Это, Женя, не забывается. Вся моя жизнь с детства там прошла, и это не радует. Зло добром лечится, а там добра нет». — «Выходит, что зло порождает только зло». — «Но ты не бойся». — «А я и не боюсь. В тебе не видно злости и испорченности, нет грубости. Наоборот, я заметила, что ты внимательный, неглупый и в общем хороший парень. И Валентина о тебе хорошо отозвалась. Даже не верится, что ты в тюрьме был. Давай потанцуем, а то я уже и забыла, когда в последний раз танцевала».

Она взяла меня за руку, и мы очутились посреди комнаты. Я нежно обнял её за талию и слегка прижал к себе. И мы, медленно переступая с ноги на ногу, заводя ногу за ногу в повороте танца, стали перемещаться по комнате. Её руки лежали у меня на плечах, щека её касалась моей щеки. Вдруг она остановилась и шепотом, как будто нас кто-то мог услышать, спросила у меня: «Тебе в костюме не жарко?» — «Терпимо». — «Я тебе сейчас дам вешалку, раздевайся и будь как дома».

Она полезла рыться в шифоньере и достала в упаковке спортивные штаны, прикинула ко мне: «Вот, надень. Новые, сестра из Мичуринска прислала Сашке, а он уже вон какой вырос, они ему малы. Думала продать, да все некогда было вспомнить о них. Вот и понадобились. Я тоже пойду переоденусь».

Она что-то взяла из вещей и ушла в ванную комнату. Через некоторое время Женя появилась в ярком цветастом халате длиной до пола, вплотную облегающем её симпатичное женское тело, фигуру, сам переход от талии до бедер. А ниже он расходился сложным покроем до пола, и казалось, что она не идет, а плывет по воздуху и ветер слегка шевелит нижнюю часть халата. Волосы были влажные, расчесаны в одну сторону, она их придерживала левой рукой, а в правой держала электрофен. Смотрел я на неё, как будто впервые увидел что-то необыкновенное, а может, оно в тот момент так и было. «Я душ оставила включенным. Вода, как в раю. Сходи, смой грехи этого дня прошедшего. Там увидишь и найдешь, где какое полотенце. Зеленая щетка там лежит в упаковке — это твоя». — «Понял, разберусь».

Я стоял под душем и думал, что будет дальше. Да, она знает, что делает и заранее продуманно ведет меня к постели. А вдруг ошибаюсь? Ладно, по ходу пьесы видно будет, а пока все идёт как по маслу, лучше не бывает. Представляю, что было бы, если б сейчас её муж раньше времени освободился и застал эту картину. Так же кто-то думал, лежа в постели и у моей жены, наверное. Что теперь думать об этом! Мы разведены и друг другу чужие люди. Сын растет, а я его столько лет не видел. Интересно, какой он сейчас. Ну и жизнь у меня, противно вспомнить, подумать — сплошное небо в клеточку, и витками колючая проволока. Сейчас увидит мои наколки. Эх, молодость, дурость! Теперь не смыть их, не вывести. И об этом тоже поздно жалеть. Какой есть, такой и есть, уже ничего не поделаешь. Правильно говорят: локоть близко, а не укусишь. Вот стою в чистенькой ванне под душем, блаженствую, а надолго ли хватит этого рая? Угожу опять за решетку или нет? Может, правду старые арестанты говорили: стоит раз попасть в тюрьму, и все, дальше масть катит автоматом, и редко кто выбирается из засосавшего его дерьма. Поживем — увидим, как говорится. А пока все замечательно идет. Сучка не захочет — кобель не вскочит. Ну ладно, нужно выходить, она, наверное, заждалась.

Я вошёл в комнату. Тихая, легкая музыка наполняла её. Вижу небольшие изменения. Одна постель готова принять две персоны, на двоих и постелено. На столике перед постелью лежала кружевная салфетка, а на ней стояла ваза на тонкой хрустальной ножке, в ней