Живой Дагестан - Владимир Д. Севриновский

90-е появилась другая проблема. Много толковых выпускников исторических факультетов покинули науку из-за нищенских зарплат. Зато в нее хлынули случайные люди с деньгами, которые могли позволить себе такое баловство ради престижа «остепененных» и чиновничьей карьеры. Поэтому кавказоведов академического формата сегодня мало. Но так не должно быть. Современный Кавказ мощными, живыми корнями уходит в историю. Патриотические скрепы, которые нам сейчас впаривают, нежизнеспособны за пределами телевизора. Опору мы ищем в прошлом. А там столько вопросов. Я пытаюсь найти на них ответы, иначе вокруг все больше смешных, напыщенных людей, которые позволяют себе говорить от имени тех, кто тогда погиб за газават или просто за свою семью.

Не страшно ли быть одним в поле воином?

Я очень глупый воин, потому что меньше всего об этом беспокоюсь. Для меня главное – найти ответы на мои вопросы. Так, как меня учили в университете. Не всем это нравится. Историческая память традиционно сакрализует военное прошлое, а ученый его безжалостно препарирует. Но когда меня не понимают, я

Урхобай

Говорят, возле селения Талух в Чародинском районе Дагестана бил источник солоноватой воды. Люди на него любовались, а животные приходили напиться и полизать кристаллики соли. Одна беда – овцы отбивались от стада и прибегали сюда без пастухов, частенько доставаясь волкам на обед. Надоело горцам терять скотину. Решили они избавиться от родника с помощью старинного обряда. Плюнули в воду, заткнули трещину в скале дохлой кошкой и сказали: «От тебя, источник, больше вреда, чем пользы. Исчезни!»

И он действительно вскоре иссяк. То ли сработало заклятие, то ли природа забрала обратно подарок, который люди не сумели оценить.

– Урхобай? В первый раз слышу, – недоверие большого начальника из администрации района чувствовалось даже сквозь телефонную трубку. – Нет у нас никаких особенных праздников! Что все отмечают, то и мы. Первомай, Курбан-байрам…

Не помогали даже уверения, что свежая видеозапись Урхобая есть в интернете. Только через четыре дня нашелся человек, подтвердивший – праздник существует и его можно увидеть.

Чародинский район – не самый далекий в Дагестане. От туристического Гуниба – всего полчаса езды. Но посещают его редко. Трасса тупиковая, ведет в горстку деревень, о которых толком ничего не известно. Когда проезжаешь селение Кулла, на противоположной стороне каньона видны остатки старого пути – горизонтально вбитые в отвесную скалу рельсы с жалкими остатками покрытия. В Центральной Азии подобные дороги называют оврингами. В советские времена грузовики Дагпотребсоюза сгружали товары в паре сотен метров от опасных мостков. Через овринг их провозили исключительно местные водители, и мало кто делал это без ста грамм для храбрости. Машины часто срывались в пропасть. Так погиб певец Магомед Нурудинов, которого Расул Гамзатов называл дагестанским Полем Робсоном. Только в 1977 году построили объездную дорогу, и путешествие в Чароду перестало быть смертельно опасным.

К гостям чародинцы оказались настолько непривычны, что полиция меня задержала секунде на тридцатой прогулки по райцентру. Кто такой? Зачем пожаловал? Правда, разобравшись, сами отвезли в нужное селение.

Талухцы удивились не меньше, чем полицейские.

– У нас маленький хуторок, сюда приезжают только налоги собирать, – выразил общее мнение дед Камиль.

Но даже странных незнакомцев с записными книжками в горах принимают как друзей. Под призывный свист чайника на столе мигом появились блюдца с черничным и брусничным вареньем. Снаружи доносился хруст снега под сапогами, с чердака разливался аромат яблок, и вскоре мне казалось, что я чудом перенесся с Кавказа куда-то под Вологду. Иллюзия развеялась, когда старик взял микрофон. Приставив к уху ладонь, словно муэдзин при чтении азана, он возвестил в громкоговоритель всему селению о начале праздника Урхобай.

Урхо переводится с местного наречия как «большой костер», бай – как «праздник». Каждую зиму за месяц и неделю до весеннего равноденствия неподалеку от аула утром вкапывают рядышком в землю три березовых ствола из соседнего леса. Ребята приходят к ним с мешками шишек и колючек, разводят в железном мангале огонь и хором призывают остальных мальчишек нести топливо, выкликая их по отцовскому имени. Не беда, что ребенок еще ходить не научился. Крики «Тащите хворост за сына Ахмеда!» не прекратятся, пока не явится с вязанкой родственница младенца – чтобы тут же уйти обратно в деревню. Женщинам на празднике не место. Охапки в узком пространстве между стволами поднимаются так высоко, что вскоре их приходится закидывать вилами. Ведь огню предназначен весь хлам, скопившийся у сельчан с августа прошлого года. Здесь и хворост, и сорняки, и старые сломанные стулья, – лишь бы горело.

Пока будущий костер растет, ребята съезжают с горы на коротеньких самодельных санках, играют в догонялки и кувыркаются, падая спиной в мягкий снег. Их всего восемь. А ведь полвека назад костры зажигали в двух местах, и десятки мальчишек из верхней и нижней частей аула соревновались, у кого пламя выше. В прошлом году талухскую школу окончательно закрыли, так что на праздник дети приезжают из города. В потоке шуток на местном диалекте аварского то и дело мелькает единственное русское слово «пиписька». Видимо, такого страшного ругательства на родном языке они не знают. Детский смех летит над деревней, и даже самые хмурые старики в этот вечер улыбаются до ушей.

На закате ребята факелами зажигают костер. Пусть старое и дурное сгорит без следа, согрев напоследок землю. Пусть поскорее придет весна! Альпинистка она плохая, в горы поднимается медленно. Костер вздыхает, звонко потрескивает, сыплет искрами. Сельчане следят за дымом – если он стелется над полем, жди теплой весны и хорошего урожая. Если поднимается вверх – что ж, придется еще потерпеть.

После костра дети гуськом идут обратно в селение. Их подгоняет глашатай – на эту должность каждый год избирают одного из старших мальчиков. Длинной палкой с утолщением на конце он управляет малышами, не дает им выбиться из строя. Так сотни лет назад их предки собирали юношей в мужские союзы, где учили традициям и боевой дисциплине.

Пушки князя Аргутинского-Долгорукого, в память о котором горцы давали псам кличку Аргут, давно не тревожат Талух. Даже от последнего преступления здесь прошло так много времени, что сельчане сбились со счету – тридцать лет без криминала отмечали еще в прошлом веке. Но ребята по-прежнему просят у старейшин дом для собраний и непременно его получают.

Держась друг за друга под внимательным взором глашатая, дети поднимаются вереницей по крутым обледенелым тропкам мимо огороженных полей, задумчивых коров и каменных домов, похожих на средневековые укрепления. Женщины встречают их на пути и дарят конфеты. Но вот и годекан.