Ромодановский шлях. Начало - Даниил Сергеевич Калинин

Петро поджал губы – но спорить не стал, лишь кратко вымолвив:

- Любо.

Есаул согласно кивнул головой – как равному кивнул, ответив искренне, с душой:

- Спаси тебя Господь за светлую голову!

После чего, не дав спорщикам разойтись, быстро добавил:

- Ну, а коли всем миром идем в Черкасск, потребно также выбрать на круге походного атамана. Кто кого предложит…

Первым закричал Митрофан:

- И предлагать нечего! Ты есаул, характерник – во тьме сквозь шторм вывел нас к берегу, обогнув скалы. А уж при свете солнца до по суше к Черкасску точно проведешь! Тебе, Прохор, и быть атаманом!

- Любо! Прохора в атаманы!

- Любо!!!

Семен кричал вместе со всеми. И клич большинства донцов да примкнувших к ним черкасов заглушил робкие попытки отдельных ватаг выкрикнуть имя своего головы… Тогда чуть даже повеселевший с лица Григорьев вскинул руку, призывая казаков смолкнуть – после чего заговорил:

- Стало быть, так, братья. Еды осталось у нас немного, оружия и пороха – также. Значит, весь запас солонины да рыбы делим так – казакам единую долю, полоняникам половинную, включая и долю на детей. Идти нам примерно седьмицу – а значит все, что получите, разделите на семь частей равных... И не смейте есть больше одной седьмой доли в день! Голодными вы быстро выбьетесь из сил – а тащить ослабших на плечах мы не сможем; итак раненые будут, коли с татарвой повстречаемся!

Кто-то из баб-полонянок попыталась было разинуть рот, чтобы возмутиться половинной долей – но на нее тотчас зашипели свои. У кого ум есть, те понимают, что казакам не только с полоном шагать бок о бок – но и защищать недавних невольников до самого Черкасска…

- Оружие также разделим. Кремневые пищали лучшим стрелкам, им же пороха хотя бы на двенадцать зарядцев. Остальные берут в руки уцелевшие сабельки иль перья свейские – ими сподручней отбиваться от конных в ближнем бою...

И это предложение не вызвало никаких вопросов. Однако после следующего казаки загудели со всех сторон:

- Уцелевший дуван оставляем здесь! Злато иль серебро, иль каменья, что захватили – их все одно немного – отдадим в жертву на строительство собора в Черкасске.

- Нет! Наша доля!

- Дуван обещали разделить!

Впрочем, закричали вслух лишь самые жадные да глупые – и на сей раз Прохор рявкнул так зычно, что недовольные тотчас затихли:

- Вы что кричите, дурни?! Забыли, Кто вас спас этой ночью, в шторм?! Кому мы жизнью и спасение своим обязаны - забыли?! Так я напомню! Своей рукой напомню!!!

Григорьев для наглядности вскинул увесистый кулак, чтобы все его разглядели – после чего уже спокойнее подвёл черту:

- Кому хабар дороже жизни и свободы, те могут остаться здесь, на бережку - дожидаясь татар. А я, атаман походный, своим казакам не дозволю терять силы под весом рухляди басурманской да всякого барахла!

Глава 22.

Казаки и отбитый у татар ясырь второй день шли полуночным берегом Сурожского моря. Или, как его ещё теперь называют, Азовского... Слева степь, иногда небольшие лесные участки, солончаки - справа же кажущаяся бескрайней водная гладь с желтоватого цвета водой. По сравнению с Крымом, солнце жарило не так страшно - то ли сказывалась близость моря, то ли осень начала входить в силу даже здесь, на полуденной стороне.

В любом случае, Семён был страшно рад тому, что солнце не изжигало русичей, а лишь мягко согревало...

Несмотря на присутствие даже маленьких детей, казаки шли неплохо. Сказывалось как отсутствие лишнего хабара (прав, прав был атаман, что приказал его бросить!), так и значительных запасов снаряжения и провизии. Впрочем, последнее было довольно сомнительным удобством... Как бы то ни было, налегке казакам было проще брать на руки малых деток и идти с ними столько, сколько было возможно, чтобы не сбить шага. После менялись - вот и теперь Семён, чья спина уже не разгибалась, а руки буквально онемели от носимой им тяжести, передал на деле-то лёгкую девчушку лет шести Митрофану, с улыбкой принявшего столь драгоценную ношу.

Большеглазая девочка с застенчивой, по-детски милой улыбкой пошла на ручки к чуть рыжеватому казаку. Она была одной из тех деток, кто выбивались из сил по дороге, но ещё могли идти сами после отдыха на руках казаков. Иное дело трехлетки - идти-то могут, да что толку?! Все одно же за взрослыми им не поспеть, как бы не старались...

- Мы когда прибудем в Черкасск, Алёнка, ты ко мне в гости обязательно приходи! У меня жену Еленой покрестили, а кличу я её Алёной, как и тебя... Так моя Аленка такие барсучки печет с нардеком, м-м-м... Пальчики оближешь!

Девочка от восторга аж захлопала в ладоши, радостно запищав:

- Хочу, хочу, хочу!

На что оступившийся и едва не рухнувший наземь Митрофан (Семён успел придержать родича) сдавленно охнул:

- Ты меня лучше обними, Алён, и назад не отклоняйся - так все же легче тебя нести...

Испуганная девочка крошечным бельчонком прижалась к груди казака, вызвав у обоих Орловых добродушные улыбки - после чего Семён воровато оглянулся в сторону ясыря.

Как там его "беглянка"?

"Беглянкой" молодой казак про себя величал спасенную им девушку, едва не "сбегшую" в открытое море! Дочь татарина и русской пленницы, она единственная из всех "тумок" пошла за мамой в возрасте невесты... Ведь до недавнего Соборного уложения на селе могли отдать девочку замуж и в тринадцать лет! Правда, Соборное уложение запретило браки до пятнадцати - но все одно четырнадцать Олесиных весен считались на селе возрастом невесты, к коей уже можно посвататься.

И тем удивительнее, что Олеся не была продана татарами в гарем какого вельможи, что не стала женой-наложницей кого-то из крымчаков. Рослая даже для своего возраста, она практически догнала мать - а рослому Орлову достигала плеча... Гибкий стан девицы скрывали шаровары и татарская накидка - но копну длинных и чёрных как смоль, волос, затянутых в две тугие косицы, спрятать было уже невозможно.

Но более всего Семёна зачаровало лицо девушки - изящно изогнутые вразлет брови (словно крылья какой птицы!) и по-татарским раскосые карие глаза... Но тут же чуть пухловатый славянский нос - и также пухлые малиновые губы, коих