100 петербургских историй, извлеченных из архивов и пожелтевших газет - Анна Сергеевна Манойленко

жалобы «по принадлежности» направили начальнику Царскосельского дворцового управления. Тот не нашел в действиях «оговоренных» полицейских ничего предосудительного, потому жалобы Кана были признаны «не заслуживающими уважения». Тот не смирился и обратился к министру Императорского двора.

«Царю и Отечеству надлежит служить верно и честно, – указывал Кан, – а не служить своим личным страстям и прихотям». Впрочем, ознакомившись с делом, министр велел оставить его «без последствий».

Михаил Кан и на этом не успокоился и 5 февраля 1903 года подал заявление министру юстиции, который, как и все прежние адресаты жалоб фотографа, опять-таки препроводил в Царскосельское дворцовое управление. После того как оттуда Кану направили очередной отказ, в Министерство Императорского двора поступило анонимное письмо, в котором утверждалось, что «начальник Царского Села совершенно не знает Всероссийских императорских законов». Тот рассвирепел и попросил прокурора возбудить уголовное преследование против Кана за многократное «оскорбление должностных лиц».

В марте 1904 года выездная сессия столичного окружного суда признала фотографа виновным и приговорила к 25-рублевому штрафу. Фотограф немедленно подал апелляцию в Судебную палату.

В своем последнем слове на заседании палаты Кан заявил, что постоянно борется с Царскосельской полицией, «за что и считается человеком беспокойным». Когда председатель суда заметил, что «речь не по делу», фотограф возразил, что он «не юрист, говорить иначе не умеет и попал на скамью подсудимых единственно потому, что искал обличения зла». Однако судебная палата не вняла словам Кана и утвердила приговор окружного суда, уменьшив штраф до 16 руб. 33 коп.

Тем не менее окончательная победа все-таки осталась за фотографом. В феврале 1906 года, после смерти начальника Дворцового управления, его новый руководитель выдал Кану выстраданное им разрешение на открытие «фотографического торгового предприятия», которое работало в городе на протяжении десяти лет – до самой революции.

Спасти Столыпина

Изучая личный Фонд Петра Аркадьевича Столыпина в Российском государственном историческом архиве, мы наткнулись на анонимное письмо, полученное им осенью 1910 года. Документов такого рода в фонде премьер-министра больше нет. По всей видимости, письмо дошло до премьера, поскольку в фонде хранятся главным образом личные документы Петра Аркадьевича и его ближайших родственников.

Автор послания, скрывавшийся за подписью «Глубокий почитатель», настойчиво требовал, чтобы председатель Совета министров отказался от идеи подниматься в воздух на самолете. Письму предшествовал эпизод, связанный с проходившим на Комендантском аэродроме I Всероссийским праздником воздухоплавания. Известные летчики состязались между собой в полетах на высоту, длительность нахождения в воздухе, точность посадки. За полетами наблюдало огромное количество зрителей, включая великих князей и министров.

22 сентября, на третий день праздника, аэродром посетил Петр Столыпин. Осмотрев выставленные на поле летательные аппараты и побеседовав с членами аэроклуба, премьер неожиданно для всех принял предложение подняться в воздух вместе с капитаном Львом Мациевичем. На глазах у тысяч зрителей «Фарман» со Столыпиным поднялся на несколько десятков метров и совершил два круга над аэродромом. Полет продолжался 5 минут 20 секунд.

При отъезде главе правительства вручили копию протокола полета с точным обозначением проведенного в воздухе времени.

Через два дня после этих событий Лев Мациевич трагически погиб на том же Комендантском аэродроме. Его аэроплан разрушился в воздухе, и выпавший из него летчик разбился на глазах у публики. Внезапная гибель опытного 33-летнего авиатора породила множество слухов. Среди прочих обсуждалась версия о том, что по заданию партии эсеров Мациевич должен был воспользоваться случаем и убить Столыпина, однако не сделал этого, за что и поплатился жизнью…

На следующий день после этого события премьер-министру и доставили упомянутое ранее анонимное письмо, начинавшееся словами: «Глубокоуважаемый Петр Аркадьевич! Сегодня, когда я узнал о гибели Мациевича, я еще сильнее возмущен Вашим полетом».

«Дайте слово, дайте его публично, – настаивал аноним, – что Вы, пока состоите на Вашем посту, или пока господа авиаторы не придумают средства безопасно садиться даже в случае поломки аэроплана, – до тех пор Вы не будете удовлетворять Вашего “желания”…»

Завершалось письмо категорично: «Жду от Вас публичного слова, конечно, не прямого извинения перед Россией, но оправдания – во всяком случае».

Кто скрывался за псевдонимом, невозможно даже и предположить, им мог быть практически любой петербуржец, узнавший о гибели Мациевича из газет. Оправданий от Петра Аркадьевича, конечно же, не последовало. Тем не менее некоторые предложения в письме подчеркнуты синим карандашом – возможно, рукой Столыпина. Выделены фразы о том, что «Россия потеряла только Мациевича, а подумайте, что было бы, если с Мациевичем упали и Вы» и «жду… оправдания». Комментариев и резолюций на письме нет, и продолжения истории по документам фонда не прослеживается…

Через год премьер-министр пал от руки террориста в Киевском оперном театре. Неизвестный «почитатель», желавший уберечь Столыпина от катастрофы в воздухе, не мог знать, что смерть подстережет его в сугубо земных обстоятельствах.

Милосердие к историографу

«Николай Михайлович! Расстроенное здоровье Ваше принуждает Вас покинуть на время Отечество… Почитаю за удовольствие изъявить Вам мое искреннее желание, чтобы Вы скорее возвратились к нам с обновленными силами и могли снова действовать для пользы и чести Отечества, как действовали доныне». Такими словами начинался высочайший рескрипт, полученный 13 мая 1826 года писателем Николаем Карамзиным.

К тому времени знаменитый историк тяжело болел, состояние его здоровья непоправимо подорвал «роковой день» 14 декабря 1825 года, когда случилось восстание декабристов. Тот день Николай Михайлович провел на улицах и площадях Петербурга, своими глазами наблюдая за происходящим. Очевидцы запомнили его статную фигуру в парадном придворном мундире, спокойную походку и развевающиеся на ветру седые волосы… Результатом долгих часов, проведенных на морозном воздухе, стала тяжелая болезнь легких, практически не оставлявшая шансов на выздоровление.

Физические страдания усугублялись душевными, не разделяя идей и методов декабристов, Карамзин вместе с тем не мог не сознавать мотивов тех, кто вывел войска на площадь. Он и сам не раз говорил с покойным императором Александром I о «нелепой системе финансов», о «грозных военных поселениях», о «странном выборе важнейших сановников», о «необходимости иметь твердые законы гражданские и государственные». Декабристы были одними из самых внимательных читателей «Истории государства Российского», не стеснявшихся открыто вступать в спор с ее автором по многим ключевым вопросам.

Карамзин слишком хорошо знал многих из тех, кого объявили «государственными преступниками», чтобы усомниться в их нравственной честности. Не случайно именно он скажет впоследствии Николаю I: «Ваше Величество! Заблуждения и преступления этих молодых людей суть заблуждения и преступления нашего века».

…Врачи рекомендовали Карамзину мягкий и теплый итальянский