Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

я каждый день подметаю и ругаюсь с Мишей (Михаил Навашин. – О. Т.) из-за перекопанных дорожек. Цветут все цветы, зацвели наши ноготки, уже падают жёлтые листья. Начинаются чудесные осенние дни – безветренные, прохладные, ясные. Как хорошо было бы, если бы ты могла приехать хотя бы на два-три дня»{210}.

«Вставали мы очень рано, у нас была лодка, и мы отправлялись на рыбную ловлю с очень простым даже по тем временам рыболовным оснащением», – будет впоследствии вспоминать Сергей Михайлович.

Сам же Паустовский о своих рыбацких победах похвастается Валерии Навашиной в письме от 5 сентября 1937 года:

«…вчера Рувим вытащил на Канаве двух линей по 5 фунтов каждый, – они примерно раз в пять больше Серёжиного линя. Я поймал щуку на два фунта, а Аркадий (Гайдар. – О. Т.) – щуку на шесть фунтов. В общем – сенсация»{211}.

Рыбалка была непроходящей страстью Паустовского всю жизнь. И если до «обретения» Солотчи она присутствовала в его жизни лишь от случая к случаю, то на окских просторах интерес к ней настолько вырос, что он превратился в самого заядлого удильщика. Сказанное им однажды: «Если лишить меня возможности удить, то я не смогу и писать», – по всей видимости, было сущей правдой.

В знак благодарности своему увлечению, Паустовский даже мечтал написать целое руководство по ужению рыбы, по аналогии со знаменитыми записками Сергея Аксакова, но дальше нескольких очерков дело так и не двинулось. В очерке «Несколько слов об ужении рыбы», опубликованном в литературном сборнике «Рыболов-спортсмен» за 1948 год, Паустовский укажет, что «…каждый настоящий рыболов – в душе поэт». И это первым делом относилось к нему самому.

В конце 1930-х годов местные власти приняли решение «отмахнуть» от усадьбы Пожалостина добрую часть земли и передать её в колхозное пользование, раздав крестьянам в качестве паёв.

Вмешался Паустовский, направив вместе с Фраерманом и Гайдаром обращение к председателю Рязанского облисполкома, в котором решительно заявили о недопустимости земельных отрезов от усадьбы. В том обращении говорилось:

«…дом и усадьба И. П. Пожалостина представляют собой ценный культурный памятник. Культурные памятники охраняются советской властью с особой тщательностью.

<…> На днях мы узнали, что от усадьбы Пожалостина, в связи с учётом усадеб колхозников, решено отрезать значительную часть (усадьба сама по себе небольшая).

Совершенно ясно, что усадьба Пожалостина ни в коей мере не может рассматриваться как усадебный колхозный участок со всеми вытекающими отсюда последствиями. Раздробление её приведёт к уничтожению этого культурного уголка Солотчи. <…>

Поэтому мы, группа советских писателей, просим Рязанский облисполком пересмотреть вопрос о раздроблении усадьбы Пожалостина и, если таковое раздробление уже произведено, то его отменить.

Со своей стороны мы, чтобы сохранить в дальнейшем этот местный памятник культуры, поставили перед Союзом писателей (через… Литературный фонд СССР) вопрос о приобретении этой усадьбы Союзом писателей, чтобы не только сохранить её от разрушения, но и дать возможность ряду писателей пользоваться домом Пожалостина в качестве дома для творчества.

В дом Пожалостина вот уже в течение семи лет приезжают для работы многие советские писатели, в том числе писатель-орденоносец Гайдар, Фраерман, писатель-орденоносец Паустовский, Георгий Шторм, критик Роскин, поэт Константин Симонов и другие. В усадьбе Пожалостина написано много вещей, вошедших в золотой фонд советской литературы, так как усадьба эта обладает прекрасной обстановкой для спокойной творческой работы.

Писатель-орденоносец К. Паустовский»{212}.

Старый дом в Солотче, где в 1930—1950-е годы жили Константин Паустовский, Аркадий Гайдар, Рувим Фраерман. Фото В. С. Молчанова

Константин Паустовский и Валерия Навашина в Солотче. Не ранее 1938 г.

Но, несмотря на все усилия Паустовского и иже с ним, приобретение Литфондом дома Пожалостина с усадьбой так и не состоялось. Почему – неизвестно.

Тем не менее обращение в облисполком возымело определённый успех – усадебный надел был сохранён.

13 апреля 1937 года от открывшегося туберкулёза, в возрасте тридцати девяти лет, умер Илья Ильф, так и не успев пожить в предоставленной ему Литфондом квартире в доме 17/19, выстроенном в самом центре Москвы, в Лаврушинском переулке.

Ушёл ещё один писатель из южной школы литераторов.

Константин Георгиевич заселился в «писательский дом» в мае 1937 года, заняв квартиру под № 17 на девятом этаже основательной «сталинки», от которой до Кремля было рукой подать.

Его соседями по огромному писательскому «муравейнику», получив в нём квартиры, стали критик Владимир Ермилов, поэты Владимир Луговой и Борис Пастернак, прозаики Михаил Пришвин и Константин Федин, Константин Тренёв, Сергей Сергеев-Ценский, Валентин Катаев и ещё многие из той предвоенной литературной богемы, которой он всегда заметно сторонился, а тут попал в самый её эпицентр.

Уют в квартире создавала Валерия Владимировна. Паустовский в этом ей полностью доверился и абсолютно не вмешивался в сей процесс. Даже его писательский кабинет «большой, вытянутый в прямоугольник», как свидетельствует Аэлла Гамаюнова-Мрозовская, был обставлен Валерией с особым вкусом.

«Наискось у окна, – вспоминает Гамаюнова-Мрозовская, – …стоял большой письменный стол (типа бюро) и на нём – лампа под зелёным абажуром, должно быть, XIX века, какие были при Пушкине, Тютчеве… Лампа в виде двух свечей под общим зелёным абажуром. На столе же стояла небольшая акварель – домик Грина в Старом Крыму (зарисовка Валерии Владимировны). <…>

Слева от окна по всей стене шли книжные шкафы со стеклянными дверцами почти до потолка. В простенке между окном и шкафом, слева от окна – портрет Джека Лондона. <…> …слева от двери у стены стоял диван карельской берёзы, возле него – круглый низкий столик, на котором стояла портативная пишущая машинка “Continental”. <…> Над диваном картины…»{213}

Художественный вкус Валерии коснулся и других комнат квартиры, и даже кухни, где на чистой выбеленной стене она нарисовала огромный букет цветов в стиле хохломской росписи. Паустовский позволил и это.

Именно к этому времени стоит относить и знакомство Паустовского с Михаилом Пришвиным, которого в повести «Книга скитаний» он назовёт своим учителем.

Отметим, что сам Михаил Михайлович весьма скептически отзовётся в своих дневниках появление Паустовского в детской литературе и даже несколько ревниво запишет в своём дневнике 28 января 1938 года:

«Выясняется, что в детскую литературу выдвинут (кем?) Паустовский… Детиздат устраивает вечер Паустовскому 4-го февраля. Мне об этом из Союза прямо не сказали, а назвали “мероприятие”. А как я потребовал вечер именно 4-го, то “мероприятие” отодвинули на 5-е. Вышло, что я Паустовскому наступил на ногу»{214}.