Пушкин. Наше время. Встречи на корабле современности - Гаянэ Левоновна Степанян

Репниным-Волконским, двадцатью годами старше Александра Сергеевича. Она-то и дает понимание причины такой горячности тридцатипятилетнего отца троих детей. Дело в том, что Репнин-Волконский и Сергей Уваров были женаты на родных сестрах. И издевательская ода «На выздоровление Лукулла» формально могла относиться и к Репнину-Волконскому. Сам Николай Григорьевич, разумеется, никаких поводов заподозрить себя в неуместной спешке на давал, но счел сатиру вмешательством в чужие семейные дела, о чем, видимо, несколько раз обмолвился при посторонних.

И буквально на следующий день после обмена нервными письмами с Хлюстиным, 5 февраля, Пушкин пишет Репнину-Волконскому ледяное французское письмо с просьбой подтвердить или опровергнуть авторство переданных Пушкину комментариев: «Некто г-н Боголюбов публично повторял оскорбительные для меня отзывы, якобы исходившие от вас. Прошу ваше сиятельство не отказать сообщить мне, как я должен поступить». При этом по дошедшему до нас черновику письма видно, что Пушкина буквально захлестывает ярость: «Говорят, что князь Репнин позволил себе оскорбительные отзывы. Оскорбленное лицо просит князя Репнина соблаговолить не вмешиваться в дело, которое его никак не касается» (Т. 10. С. 700).

Но Пушкин все-таки сумел выдержать правильный тон, и пятидесятисемилетний генерал, бывший посол в Испании и губернатор Малороссии, который, кстати, тоже переживал не лучший период в жизни, сумел найти в ответ такие же решительные и правильные слова. Князь уверил по-русски, что ничего подобного не говорил, и заметил: «…Генияльный талант ваш принесет пользу отечеству и вам славу, воспевая веру и верность русскую, а не оскорблением честных людей»[114]. На что Пушкин ему отвечал уже очень по-дружески, тоже по-русски. Что называется, опомнился.

Но дворянин Пушкин оказался как бы заложником поэта Пушкина. Пушкин вызывал ровню – но никто из людей его круга не стал бы в него реально стрелять. Мы не знаем глубоко Хлюстина, но знаем, что после смерти Пушкина он написал жене: «Я чуть не плачу, вспоминая о нем». Но для французских господ он был просто карикатурный «ревнивый муж». И то не для всех: секундант Дантеса, виконт д’Аршиак, тоже дипломат, прекрасно понимал, ктó есть Пушкин. И очень хотел предотвратить эту дуэль.

ГС:

Когда читаешь его записи, трудно поверить, что он секундант Дантеса. Он ведет себя как близкий друг Пушкина.

МВ:

А вот Данзас действительно был близким, лицейским другом Пушкина. Собственно, поэтому он и согласился. Но он был честным армейским офицером, а не дипломатом и не светским человеком – он видел свою задачу в том, чтобы строго соблюсти все дуэльные правила. А в причину дуэли он вникать не хотел и не считал себя вправе. Не говоря уж о попытке примирить стороны. Александр вышел на жестокую дуэль – значит, имеет на то причины. Да, собственно, у него и возможности не было – Пушкин привез его прямо во французское посольство на встречу с д’Аршиаком.

ГС:

Есть еще многозначительная деталь. Дуэли же были вне закона…

МВ:

По закону запрещены, но закон прижмуривается. Вспомни, в изначальном приговоре специально созданной для рассмотрения этого дела комиссии военного суда черным по белому было сказано: «…Подполковника Данзаса… по долгу верноподданного не исполнившего своей обязанности… повесить»[115]. Но это была чистая проформа; немыслимо представить себе, чтобы офицер отказался выполнить просьбу друга такого рода и уж тем более донес. И все это понимали. Потому окончательное решение самого Николая было таково: «Подполковника Данзаса заключить в крепость на два месяца, после чего вернуть на службу». А поручика Дантеса, которого по тому же приговору следовало тоже повесить, а по мнению других участников судебного дела – «разжаловать в рядовые с определением в дальние гарнизоны на службу», – лишить офицерского патента и выслать за границу.

ГС:

Когда они встретились, Дантес выстрелил первым. Пушкин, упав, не сразу понял, куда его ранили. Он даже думал, что в бедро, и решил сделать свой выстрел. Пушкин же очень недурно стрелял и физически был замечательно подготовлен. Просто представь, он из Петербурга доходил пешком до Царского Села. Когда же выстрелил Пушкин, Дантеса спасло то, что он встал вполоборота и был ранен в плечо.

МВ:

Ну да, он правильно встал, как полагается по дуэльной науке, закрылся пистолетом. Прострелив Дантесу руку, Пушкин все-таки попадал в туловище, но пуля – а это на самом деле шарик диаметром 1,2 сантиметра, маленькое ядрышко! – угодила в пуговицу мундира. При этом Дантес упал, и Пушкин, увидев это, воскликнул: «Bravo!»

ГС:

И Пушкин спросил у д’Аршиака: «Убил ли я его?» Тот ответил, что нет. А Пушкин сказал: «Странно… я думал, – что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет. Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, снова начнем»[116].

МВ:

Но этого не случилось.

ГС:

Его приносят домой. Наталья все это время не знала, что муж затеял дуэль…

МВ:

Тут просто можно отослать к пьесе Булгакова «Последние дни». Там это все очень четко расписано и хорошо показано. Как Наталье Николаевне докладывают, что пришел Данзас, просит принять, та, только что поругавшись с Александрой, в сердцах бросает: «Откажи, не могу принять». Тут входит сам Данзас и говорит: «Вам придется меня принять. Я привез Александра Сергеевича. Он ранен».

ГС:

Пушкин умирал три дня: рана была смертельная, боль мучительная. И эти последние три дня явили и Николаю, и вельможам истинное значение Пушкина. Тысячи людей приходили к дому на Мойке каждый день, чтобы узнать, как себя чувствует поэт. Наверное, в наши дни их разгоняли бы дубинками за несанкционированный митинг.

МВ:

Собственно, это он и был.

ГС:

Василий Андреевич Жуковский вешал на дверь квартиры бюллетени, чтобы люди могли справиться о здоровье Пушкина. Начались бурные обсуждения, что же на самом деле произошло: является ли Пушкин жертвой, или он сам искал смерть. Лермонтов в «Смерти поэта» заложил традицию поэта-жертвы. Были предположения, что Пушкин сам искал смерть. Но думается, что обе версии несостоятельны.

МВ:

Я уже сказал, что могу допустить: он искал дуэли как способа вырваться из душного Петербурга. Но он точно не искал смерти.

ГС:

Пушкин был слишком полон идей и замыслов, чтоб считать его уставшим от жизни. Дуэль же могла освободить ему время для трудов. Она не угол для загнанной жертвы, а способ уехать из столицы, не дожидаясь разрешения царя. К тому же Пушкин защищал свою главную святыню – свой дом, объявляя, что инстинкт сохранения лица, дающий шанс на жизнь в истории, намного важнее и весомее инстинкта сохранения жизни.

ГС:

Каким бы остался Пушкин, пойди он на попятный, пойди он на