Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

расположения его армии сношения с немцами могли возникнуть, нащупать почву для русско-германских отношений в новых условиях, то Добровольческую армию в целом удерживали от сближения с немцами мотивы морально-психологического и военно-практического характера.

Во-первых, вся борьба с большевизмом была фактически борьбой с Германией на русской территории. «Мир на фронте, война в тылу» — вот стратегическое задание большевизму со стороны Германии. Так как само возникновение большевизма и его победа были делом немецких рук (от приезда Ленина до Брест-Литовского мира и гетманской Украины), то, естественно, в глазах Добровольческой армии большевизм и Германия были неразрывно связаны и германофильская ориентация деникинского движения была по соображениям морально-психологическим исключена, ausgeschlossen, как говорят немцы, несмотря на все измены союзников в отношении антибольшевистской России.

Во-вторых, к этому добавились и мотивы военно-практического характера, а именно: Германия была не только побеждена, но и обессилена до последней степени с военной точки зрения. Как практически могли немцы помочь Добровольческой армии в военном отношении?

Таким образом, германофильская ориентация Добровольческой армии могла бы иметь лишь декларативный характер, она отшатнула бы от неё союзников, а взамен их помощи, пусть слабой и неискренней, реально ничего не принесла бы. Надо было проявить поистине исключительную дипломатическую смелость, чтобы начать переговоры с немцами о подрывной работе внутри советской России по свержению большевизма.

Немцы, которые пытались заигрывать с Деникиным, на это и рассчитывали. Они зондировали почву: что может дать им Добровольческая армия в случае, если с их тайной помощью добровольцы попадут в Москву? В полной мере планы немцев не были раскрыты, так как Деникин самым решительным образом отказался входить в какое-либо общение с ними, дабы не компрометировать своё доброе имя в глазах союзников. То же самое сделал Сазонов в Париже, поступив так же, как в 1916 г. в Петрограде, когда немецкие агенты пробовали заговорить с ним на тему о сепаратном мире.

Нетрудно видеть, что обстановка для России осенью 1919 г. по сравнению с 1916 г. была совсем иная. Надо сказать, что деникинцы и сам Деникин рассуждали так: если мы вступим в соглашение с немцами, то нам придётся им за это платить, а между тем авось и так Москву возьмём. Трудно судить, что бы мог дать шахматный ход переговоров с немцами в условиях осени 1919 г., когда Добровольческая армия ещё двигалась вперёд по направлению к Москве, когда за Харьковом добровольческие отряды дошли до Орла и когда, следовательно, предательство немцев в Москве могло бы быть сигналом к движению в самой Москве, в Петрограде или просто повести к частичной деморализации советской армии на каком-либо существенном пункте добровольческого предмосковского фронта. Всё это теперь лишь догадки. Немцы кое-что могли сделать, но что именно? Этот вопрос остался навсегда не решённым вследствие категорического отказа Деникина пуститься, в дипломатическую авантюру.

Я ещё раз подчёркиваю, что силой и слабостью Деникина во внешней политике было отсутствие авантюризма. Между тем, вся военная стратегия, как раз наоборот, была сплошной авантюрой. Можно провести сравнение между гетманской Украиной времён Скоропадского, где дипломатия была сплошной авантюрой от чуть ли не союза с Вильгельмом II до мечты о союзнической оккупации всей Украины в момент ухода оттуда немцев, а военное дело было лишено всякого авантюризма, выражаясь в чахлых попытках маленьких гарнизонов, и деникинской системой, где вся война была основана на самом бесшабашном авантюризме едва объединённых внешней командой отрядов молодёжи, а дипломатия была в мёртвом оцепенении шаблонов великодержавного союза с Антантой.

И тот и другой потерпели неудачу — военный авантюризм Деникина и дипломатический авантюризм Скоропадского. Совокупностью всех изложенных соображений, подкреплённых, безусловно, кроме того, и самонадеянностью полководцев Добровольческой армии, объясняется их отказ войти в сношения с немцами. Сазонов и Нератов поспешили тотчас же использовать немецкие происки, откровенно рассказав о них союзникам, что опять-таки вызвало их благоприятный отклик, выразившийся с английской стороны в большем подвозе снаряжения, а с французской — в посылке Лорис-Меликова, о чём я расскажу ниже.

Катастрофа в польских делах

Чтобы дополнить эту картину отношений к союзникам и немцам, надо сказать и о славянских народах. Славянство как звено в отношениях с Западной Европой, могущее в этот критический момент истории России послужить мостом между Антантой и Добровольческой армией, привлекало, конечно, весьма большое внимание и Сазонова, и Нератова. В самом деле, Россия вступила в войну из-за Сербии, но ведь имелось в виду освобождение всего славянства, а не только защита балканского. В актах по польскому вопросу сначала царского, а потом и Временного правительства последняя стадия борьбы германо-мадьярства со славянством в русской внешней политике прослеживалась с полной ясностью. Естественно было в таком шатком положении опереться именно на славян. Я не касаюсь здесь сибирско-чешской эпопеи, которую я ни прямо, ни косвенно не мог наблюдать, находясь на совершенно противоположном конце России. Но мысль о том, чтобы искать помощи у западноевропейских и балканских славян, была предметом самых оживлённых дебатов в Таганроге.

Здесь надо отделить официальную политику Деникина, т.е. Сазонова и Нератова, от попытки более или менее авантюристического свойства, которая была предпринята в виде посылки особой делегации в славянские земли, в ней негласно от дипломатической канцелярии Деникина участвовал известный по I и II частям моих записок князь Л.В. Урусов. Официальная политика Деникина в славянском вопросе состояла в поддержании дружественных, чисто академических, впрочем, отношений с Югославией и Чехословакией. С Болгарией особых сколько-нибудь интересных отношений не было, но отношения с Польшей представляли, как этого и следовало ожидать, и чисто военный интерес.

Русско-польские отношения в этот период находились в явном тупике. Не было сомнения, что поляки были прямыми союзниками Деникина по военно-стратегическому положению вещей, но вылиться в союз настоящий, т.е. вполне оформленный, с обязательствами для той и другой стороны, с общеобязательным планом военных действий эти отношения никак не могли. Это обстоятельство имело самые важные и прямо катастрофические последствия как для Деникина, так и в особенности для Врангеля. В эпоху Врангеля эти русско-польские отношения благодаря руководству внешней политикой П.Б. Струве вылились и в определённую идеологическую формулу. При Сазонове этого не было. Была большая путаница в понятиях, и совершенно отсутствовало желание внести в эту сумятицу какой-то порядок. Я читал с особенным вниманием всю секретную переписку деникинского дипломатического архива в этой области и никак не мог найти руководящей нити политики Сазонова и Деникина, а между тем практически польский вопрос представлял огромнейшее значение для всего последующего хода событий.

Как я отмечал во II части моих записок, Временное правительство в акте от 15 марта 1917 г.