Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

раз жалевший, что осенью 1917 г. при начале саботажного движения выпустил бразды правления ОСМИДа из своих рук, пытался всячески проявить инициативу и вдохнуть новую струю жизни в омертвевшие формы официальной политики Нератова.

Славянский вопрос зажёг Л.В. Урусова и с наивностью, непростительной для дипломата-практика, он ожидал, что по окончании кровопролитнейшей войны с немцами и мадьярами славянские народы пойдут на новую войну против советской России. Наивность Урусова не распространялась лишь на Польшу, от которой он меньше всего ожидал помощи, но именно помощь Польши была единственно реальной в это время.

Надо также сказать, что вообще идеи Урусова и его отношение к Добровольческой армии были чрезвычайно оригинальны. Он, вопреки настроению большинства людей из окружения Деникина, не был сторонником ни монархии, ни республики в общепринятом смысле. В своих пламенных речах в дипломатической канцелярии он отстаивал республику, в которой «древние русские боярские роды» играли бы главную роль. Трудно было представить себе что-либо более не соответствовавшее положению вещей в России. Было очевидно, что либо при восстановлении монархии с Романовыми во главе прежние высшие классы (а не сословия) сумеют пристроиться при монархии и снова взять верх, либо, наоборот, республика закрепит выдвинувшиеся народные низы, но аристократическую республику в условиях борьбы с большевизмом в 1919 г. ни один здравомыслящий человек в России представить себе не мог.

Если такие экстравагантные мысли могли появиться у Урусова, камер-юнкера и князя, то потому, что он с полным основанием опасался, что реставрация Романовых вынесет наверх его прежних врагов по старому режиму, демократии же он опасался потому, что у него не было никаких связей с демократической политической средой. Вот почему он вдохновлялся идеями князя Курбского. Зная Урусова, я думаю, что он просто обладал незаурядным честолюбием и мечтал о первых ролях, но не знал, в каком направлении действовать.

Само собой разумеется, что Нератов относился свысока к урусовской «отсебятине» в общеполитических вопросах, но что касается славянской делегации, то он боялся, как бы Урусов не скомпрометировал дипломатическую канцелярию каким-либо неожиданным выступлением. Вот почему после безуспешных отговорок Нератов выразил согласие на отъезд Урусова в составе делегации, которая, однако, не должна была иметь никакого официального характера, а являлась бы «группой общественных деятелей», причём Урусов был бы в ней не только представителем дипломатического ведомства, а также общественным деятелем.

Эта делегация проехала по Балканам, Урусов попал даже в Прагу, где в Сметановом зале Обецного дома произнёс горячую речь, приглашая чехов принять участие в борьбе против большевиков и сорвать «красную тряпку» с кремлёвских стен. Делегация, в составе которой помимо Урусова были А.А. Башмаков, известный деятель-славянофил, и Ф.И. Родичев, «русский Мирабо» Государственной думы, ездила напрасно. Идея общеславянского похода против большевиков была немыслима без Польши, а делегация умышленно обходила Польшу. Старая славянофильская идея разбивалась о маклаковскую дилемму: либо с Польшей против Советов, либо с Советами против Польши. Посылка этой славянской делегации была единственным намёком на авантюризм во внешней политике со стороны некоторых деникинских кругов, но при этом сама дипломатическая канцелярия не принимала никакого участия в этом деле.

Надежды на Америку

При вышеотмеченных условиях затеянная ОСВАГом посылка делегации самого официозного характера в САСШ встречала горячее сочувствие со стороны Нератова, понимавшего огромное значение Америки для России в самом ближайшем будущем и даже смутном настоящем. Нератов не хотел вначале, чтобы я был включен в делегацию, так как ожидал быстрого и победоносного завершения добровольческой кампании, свержения большевиков и занятия Москвы, что потребовало бы полной реконструкции дипломатического ведомства в прежнем масштабе. Эта отеческая забота о дипломатическом ведомстве являлась характерной чертой душевного склада Нератова. Можно сказать, что вне дипломатической службы у него не было интересов. Правда, в Петрограде он был до такой степени занят, что злые языки говорили, будто он ничего не читает, кроме дипломатической переписки. Но эту переписку он читал с огромным вниманием и знал международные отношения так хорошо, как не мог их знать специалист, изучающий внешнюю политику лишь по книгам. Нератов знал всю подноготную этих отношений и подноготную людей, от которых эти отношения зависели. Я, помню, всегда в Петербурге поражался меткости замечаний Нератова касательно европейских и неевропейских деятелей, которых он не знал лично, но о которых судил безошибочно на основании дипломатической переписки.

При таком практическом подходе к международным отношениям Нератов был особенно внимателен к людям, своим сослуживцам и помощникам. Он знал, на что каждый способен, и считал первой обязанностью не отпускать от себя ценных людей. Никакой исключительной привязанности лично ко мне у него не было, тем не менее он считал, что моё место в Таганроге. Но хотя он неохотно отпускал меня, однако затем, согласившись с моим назначением, принялся любовно подготавливать меня к новой роли посредника между Добровольческой армией и правительством САСШ. Та же отеческая забота о ведомстве в целом заставила Нератова разослать приглашения в самом начале деникинского правления всем видным чинам, кого он только мог найти. И Нольде, и Гулькевич, и Петряев — все получили соответствующие приглашения. Таким образом, здесь речь шла не о личном чувстве Нератова к отдельным лицам.

Решившись на моё участие в делегации в САСШ в качестве представителя дипломатической канцелярии, Нератов отнёсся к этой делегации со свойственной ему серьёзностью и обстоятельностью. Прежде всего он сказал мне, что делегация, по его мнению, должна была посылаться не от ОСВАГа, а от главного командования — таким образом характер делегации из официозного становился официальным. Наша делегация приобретала, следовательно, не только государственный характер, но и лично деникинский.

Нератову удалось преодолеть все трудности в этом направлении и уговорить военные круги послать её именно от главного командования, повышая таким образом значение и задачи делегации до характера чрезвычайной дипломатической миссии. Нератов тем самым повышал и лично моё положение в делегации до высоты, которую я никак не мог предполагать. Чем дальше, тем больше я видел, что Нератов увлекается идеей делегации, придавая ей первостепенное значение. По поводу общей задачи делегации Нератов говорил так: «САСШ при настоящих условиях — единственный искренний друг России». Французские колебания в оказании помощи Добровольческой армии и разыгравшийся одесский инцидент, двуличная и коварная политика Англии заставляли искать среди союзников более надёжных друзей. Америка была самым надёжным другом, так как не искала ни ослабления, ни расчленения России, а это было самое главное.

Не могу здесь не остановиться ещё на одном пункте, заставлявшем особенно дорожить Америкой, — политическая безопасность дружбы с этой великой державой и её экономические выгоды. Не только одесская неудача Франции и