Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский

изменить правила: от игры с нулевой суммой (zero sum) перейти к модели, при которой как в выигрыше, так и в проигрыше могут оказаться все участники вместе. Но именно СССР еще в 20-е годы ХХ века задал прежние правила, разделив ойкумену на «обреченный мир капитализма» и мир «социализма» с примкнувшими к нему национально-освободительными движениями (часто полубандитскими), который должен был неминуемо победить. Знаменитая фултонская речь Черчилля (5 марта 1946 года), которая традиционно считается объявлением холодной войны, была только ответом на претензии Сталина, подкреплявшиеся ссылкой на «единственно верное» марксистское учение.

Эту «доску» нельзя было просто перевернуть, прежде чем предложить новые правила. Само предложение разоружения и сотрудничества означало сдачу позиций в холодной войне, и не случайно западные лидеры поверили Горбачеву далеко не сразу. Именно в этой роли — с достоинством признавшего поражение — Горбачев и стал вровень с лидерами западных стран, а в какой-то момент и выше.

Сегодня мы понимаем, насколько это важно: уметь признать поражение. Но это распространялось лишь на его личный авторитет, а не на авторитет СССР.

Событие, которое завязалось еще в Женеве и которому оба президента будут продолжать «хранить верность», в Рейкьявике стало необратимо. В последующем Россия свернет на другой путь, но то будут уже совсем другие события и совсем в другом хронотопе.

Глава 16

Изнанка становится «лицом» (экономика в конце 1980-х гг.)

Сталин и (или) рынок

В 1988 году во время трехнедельного отступления в «застой», вызванного публикацией письма Андреевой, мы повторяли друг другу шутку: надо собирать номера «Огонька», лет через десять будем их перечитывать, как самиздат, запершись дома по ночам. В самом деле, я проделал такой опыт где-то в конце 90-х, обнаружив на даче у знакомых кипу журналов за 1988 год. Читать их было неимоверно скучно: все факты к тому времени были уже известны, а из дискуссий 10-летней давности испарился присутствовавший некогда смысл. Сегодня я сожалею, что не прихватил с собой эти никому тогда не интересные журналы: смысл говорить о Сталине спустя еще 20 лет вернулся в Россию, и сам он тоже снова стал «современником» в виде памятников, которые вырастают как бы сами собой в разных концах страны.

Но какое отношение дискуссия о Сталине и сталинщине имела к тому, что происходило в стране в конце 80-х, когда в СССР вернулся Солженицын, а из ссылки в Горький — Сахаров, и политические репрессии, казалось, навсегда ушли в прошлое? Как критика Сталина соотносилась со статьями модных в то время экономистов на злобу дня на соседних полосах тех же журналов и газет?

Григорий Явлинский, который, как мы помним, чуть не сел в тюрьму за соответствующие выводы в 1983 году, предложил мне при встрече отступить в год 1955-й, на заседание Политбюро ЦК КПСС, о котором ему рассказывал его начальник в Госкомтруде, сидевший на том памятном заседании где-то сбоку.

Академик Сахаров возвращен в Москву. Встреча на Ярославском вокзале

23 декабря 1986

[Из открытых источников]

При Сталине в СССР ежегодно снижались цены — об этом любят напоминать его поклонники, забывая уточнить (а скорее, и не зная), что этому всякий раз предшествовало централизованное повышение на всех предприятиях норм выработки. На том заседании в 1955 году член Политбюро, председатель Госкомтруда СССР Лазарь Каганович доложил, что дальше повышать эти нормы уже некуда. Надо было либо возвращаться к сталинской экономической модели террора и принуждения, либо искать какой-то иной выход. Политбюро стало думать и — эврика! — нашло такое решение: план по производству всем предприятиям по-прежнему будет спускаться сверху, но право разрабатывать и утверждать трудовые нормативы надо спустить на уровень директоров предприятий.

О подорожании хлеба Горбачев говорит на Политбюро пока еще мимоходом, спокойно — слишком спокойно…

5 февраля 1987

[Архив Горбачев-Фонда]

С этого момента, считает Явлинский — специалист по нормированию труда, постигший его тонкости на предприятиях угольной промышленности, директора почувствовали себя настоящими хозяевами предприятий. Очень скоро, делясь друг с другом опытом, они научились манипулировать нормами выработки, производительности, расходов и др. — повсеместно расцвели приписки, стали формироваться «излишки». Даже там, где под крылом директоров не появились цеховики, наладившие производство левых товаров на том же оборудовании из «излишков», приписки и прямые хищения создавали психологическую атмосферу, граничащую с уголовщиной и вместе с тем совершенно обыденную.

Горбачев понимал эту проблему лучше, чем консультировавшие его академики (исключая Ситаряна в Госплане), но она оставалась для него на втором плане: он считал, что ее удастся решить политическим путем с помощью той же гласности. В самом деле, перестроечная пресса охотно разоблачала коррупцию, а такие фигуры, как следователи Тельман Гдлян и Николай Иванов, проведшие самое громкое «узбекское хлопковое дело», на какое-то время даже выдвинулись за счет этого на политическую авансцену. Но проблема была слишком запущена и слишком масштабна — за убаюкивающей и иллюзорной лицевой стороной планирования эта изнанка существовала повсеместно, и искоренение теневой экономики скорее всего означало бы развал экономики как таковой.

14 советских рынков

Были ли в СССР эксперты, понимавшие, что происходит в той части экономики, которая для академиков оставалась слепым пятном? Конечно, но только во втором эшелоне: социалистическое «знание» объявляло их знания «антисоветскими», и они оставались уделом узкого круга экспертов.

Арон Каценелинбойген в 50-е годы работал нормировщиком на челябинском заводе «Калибр», затем там же на заводе измерительных приборов, преподавал в ПТУ, а после окончания кампании борьбы с космополитами, которая в Челябинске его не достала, был принят в Институт экономики АН СССР — в 1986 году его возглавит ставший советчиком Горбачева академик Леонид Абалкин. Увы, к тому времени доктор Каценелинбойген уже эмигрирует в США, где почти сразу же получит должность профессора, а затем и кафедру в Пенсильванском университете. В 1977 году он издал в журнале «Soviet Studies» статью, посвященную рыночным отношениям в СССР, насчитав и описав 14 типов разного цвета рынков: от легального «красного» до полностью нелегального «черного».

Наибольший интерес по его классификации представляют для нас рынки, на которых оперировали граждане, занятые нелегальным производством или оборотом не запрещенных товаров и услуг (торговля цветами, репетиторство, сдача жилья в поднайм и др. — серый), и рынок, на котором сделки заключали руководители предприятий (коричневый). Вот, как это описывает Каценелинбойген:

«Технико-экономическое обоснование плана при отсутствии четких критериев используется только как средство в борьбе между двумя сторонами…