Жар-птица (кто предал российскую демократию) - Андрей Владимирович Козырев

Россия при этом удвоили усилия, чтобы заставить Милошевича вести себя более активно, так как он реально мог принудить Караджича и Младича принять мирный план Вэнса — Оуэна. И наши усилия не были напрасными.

Милошевич установил контроль над границей между Сербией и Черногорией и Боснией, перерезав пути снабжения мятежных боснийских сербов оружием, запчастями и боеприпасами. Более того, он согласился на международную проверку этой блокады. При этом Милошевич понимал, что все эти шаги осложнят его отношения с националистической оппозицией, имевшей сильное влияние в сербских вооружённых силах. Он вправе был ожидать, что мировое сообщество оценит его усилия. В этой ситуации я посчитал важным убедить его, что жёсткость санкций ООН против Сербии будет снижаться по мере того, как он будет добиваться успеха в прекращении кровопролития.

Ситуация, в которой я действовал, была крайне тяжёлой. Наши действия по урегулированию в Боснии продолжали резко критиковаться в российском парламенте. Оппозиция требовала, чтобы все санкции против Белграда были незамедлительно и безо всяких условий сняты. С другой стороны, американцы блокировали постепенное ослабление санкций, считая, что международное сообщество не может доверять Милошевичу. Мои доводы о том, что мы всегда можем сдать назад, если Милошевич не оправдает доверия, услышаны не были.

Милошевич получает неожиданный пример: Арафат

Долгие годы палестинский лидер Ясир Арафат, как и Слободан Милошевич, воспринимался мировым сообществом как вероломный злодей. Однако в 1993 году ситуация изменилась. Арафат заявил, что готов наравне с израильским премьер-министром Ицхаком Рабиным подписать Декларацию принципов о временных мерах по самоуправлению, более известную как Соглашение «Осло».

Декларация конфиденциально обсуждалась между израильтянами и палестинцами на долгих переговорах в Осло. США и Россия были официальными коспонсорами ближневосточного мирного процесса, и, когда декларация была готова к подписанию, Россия выразила заинтересованность в равном с Соединёнными Штатами присутствии на торжественной церемонии в Вашингтоне. Американцы согласились, чтобы я и Уоррен Кристофер участвовали на равных, а Клинтону как главе государства предназначалась намного более видная роль.

Я летел в Вашингтон из Средней Азии с короткой пересадкой в Москве. Впечатления от раздираемых войной Афганистана и Таджикистана, голоса местных политиков, обещавших мир на фоне непрекра-щающихся звуков близких пулемётных очередей — всё это ещё звучало у меня в ушах. Я прочитал текст Декларации и подумал: этот документ нуждается в дополнительных соглашениях, которые помогли бы поэтапно реализовать его. Без таких соглашений результатов не добиться, и ситуация останется взрывоопасной — примерно такой же, какой она была в Афганистане.

Церемония, которая состоялась 13 сентября 1993 года, была более чем впечатляющей. Телезрители по всему миру могли наблюдать, как Клинтон приглашает Рабина и Арафата совершить историческое рукопожатие, а мы с Кристофером стоим рядом, улыбаемся и аплодируем вместе с тысячами других зрителей на южной лужайке Белого дома.

После церемонии я увиделся с Тоби Гати на коктейле в российском посольстве. Тоби дружески поддела меня:

— Кое-кто в государственном департаменте считает, что ты мог бы выглядеть на церемонии и получше.

— Я что-то не так сказал или сделал? Как и Кристофер, я следовал протоколу и постарался, чтобы моя речь, как и речи других, звучала торжественно и оптимистично. Разве не так? — парировал я.

— Ты говорил отлично. Но люди заметили, что ты импровизировал, а не читал по бумажке. Это могло быть воспринято, как будто ты не подготовился и отнёсся ко всему этому слишком легкомысленно…

Мы посмеялись, так как оба хорошо помнили, как западные журналисты высмеивали немощных советских лидеров за то, как они с трудом зачитывали написанный для них текст.

Во время долгого обратного перелёта я пересказал этот разговор моим спутникам, что всех позабавило. Но, честно говоря, мне было не до шуток. Очевидно, что, в отличие от Ближнего Востока, Таджикистан и Афганистан мало интересовали Вашингтон. Так же, как и остальные запутанные конфликты рядом с нашими границами. Никуда не денешься — придётся улаживать их самостоятельно. Но Босния — это другой случай! Тем не менее и этот конфликт стоял на дипломатической «паузе». Американцы не отступали от своей позиции «снять эмбарго и бомбить», европейцы к применению силы готовы не были. Я понимал, что при отсутствии ясной и единой политики, одобренной Советом Безопасности ООН, воздушные удары по сербам будут восприняты в России как торжество американского диктата. Если удары будут нанесены под эгидой НАТО, каждая сброшенная на сербов бомба только укрепит в глазах россиян образ альянса как врага.

Почему бы нам в этой непростой ситуации не использовать Милошевича как Арафата? Ведь он уже пошёл намного дальше палестинского лидера. Милошевич признал право Боснии на существование в её законных границах, в то время как Арафат всё ещё собирался вести переговоры о точных границах Израиля. Как и Арафат на Ближнем Востоке, Милошевич был ключевым игроком на Балканах, и нужно было использовать любую возможность вовлечь его в мирный процесс.

НАТО: не только чай

Десятилетиями советская пропаганда демонизировала НАТО. После кончины СССР «ястребы» в российских силовых ведомствах продолжали культивировать враждебное отношение к Североатлантическому альянсу. Для них это была борьба за выживание. Если НАТО перестанет быть врагом номер один, зачем России содержать огромную армию с бесчисленными генералами и тратить миллиарды на гонку вооружений? Вопрос, конечно, риторический. Партнёрские отношения с Западом предполагали ослабление военного лобби, формирование новой военной доктрины и изменение роли армии. Россия в этом случае могла бы стать союзницей Запада в борьбе с общими врагами — терроризмом, торговлей наркотиками и т. д. Конечно, это требовало глубокого реформирования силовых ведомств, чему тоже могло помочь сотрудничество с НАТО. Для осуществления этих шагов, разумеется, была необходима прежде всего политическая воля президента.

Я не раз говорил с Ельциным на эту тему, он выслушивал, с чем-то соглашался, но тем не менее сохранял лично преданных министров обороны и внутренних дел, а также консервативного главу Службы внешней разведки, разделявших обычное предубеждение против НАТО.

Втягивание НАТО в боснийский конфликт могло поставить крест на наших надеждах выстроить с Западом союзнические отношения. Вот почему я использовал любую возможность, чтобы в частных беседах призывать западных коллег ускорить развитие прямых контактов между НАТО и российскими военными организациями. Такие контакты могли растопить лёд недоверия и сделать возможной глубокую перестройку взаимоотношений между людьми в погонах. Не менее важно было найти формулу для политического сотрудничества между Москвой и Брюсселем, устранить крепнувшие в Москве подозрения, что её отстраняют от принятия решений в Европе.

Я считал, что до тех пор, пока Россия и НАТО не установят между собой надёжное партнёрство, а лучше союз, новых членов в НАТО принимать не