Жар-птица (кто предал российскую демократию) - Андрей Владимирович Козырев

завтра» так и не прозвучала. На обратном пути я с трудом не поддался искушению, чтобы не высказать обоим визитерам, что я думаю об их эффективности. Понимая, что это было бы неэтично с точки зрения дипломатии, я прикрыл глаза и сделал вид, что задремал.

Тэлбот и Кристофер впоследствии интерпретировали этот сюжет по-своему.

Тэлбот, в частности, писал в своей книге «Рука России. Записки о президентской дипломатии»: «Крис изложил наше решение по НАТО: мы не приступим немедленно к расширению, а вместо этого сосредоточимся на развитии „Партнёрства во имя мира“. Не дав Крису закончить, Ельцин раскинул руки и, растягивая слова, произнёс: „Гениально! Здорово! Передайте Биллу, что это чудесное решение!“

После краткого обзора других вопросов Козырев и другие помощники Ельцина буквально выставили нас за дверь. Президент был доволен, и дальнейшие дискуссии им были ни к чему. Прощаясь, Ельцин по-военному отдал мне честь и, понизив голос до театрального шёпота, лично поблагодарил меня за хорошую новость».

Строуб также вспоминает, что он попытался передать мне послание целиком «Партнёрство сегодня, расширение завтра». Но не сложилось: на обратном пути в Москву я спал.

Уоррен Кристофер в своих воспоминаниях «Шанс всей жизни» описывает эту встречу в основном так же. «Моей первой реакцией было: это не может быть так просто», — откровенно вспоминает Кристофер.

Его попытки объяснить произошедшее не менее показательны, чем у Тэлбота: «То ли Козырев, российский министр иностранных дел, умышленно не предупредил Ельцина о полном содержании решения Клинтона, то ли Ельцин просто успокоился, что расширение НАТО откладывается? Третий, вполне очевидный вариант, также пришёл мне в голову — возможно, у Ельцина было то, что мы в Северной Дакоте называем эвфемизмом „плохой день“».

Как лорд Оуэн неоднократно отмечал в книге «Балканская одиссея», «поиск козлов отпущения был фирменным знаком новой администрации». Если бы послание было направлено по обычным дипломатическим каналам, моим делом было бы доставить его моему президенту. Но Кристофер прибыл специально, чтобы передать его лично, и я не мог сделать его работу.

Американские посланники имели достаточно времени, чтобы передать Ельцину полное содержание послания Клинтона. Оба они признали, что после всплеска радости Ельцин никуда не ушёл. Более того, последовал короткий обзор других вопросов. Кристофер был опытным дипломатом, тонко чувствовавшим обычаи и правила. Госсекретарь мог бы и должен был настоять на том, чтобы представить в полном объёме политику своего президента. Тем более что он прибыл как специальный посланник, и «Партнёрство» было единственной целью его визита. Однако ни он, ни Тэлбот не попытались вернуться к незаконченному вопросу. Поэтому у Ельцина были серьёзные основания предполагать, что тема исчерпана, и что Клинтон ставил целью своей новой политики «Партнёрство во имя мира» вместо расширения НАТО.

Источники российской внешней разведки презрительно считали доставленное Кристофером послание не более чем ширмой. Они регулярно докладывали Ельцину и сливали в прессу, что, несмотря на послание, переданное в Завидове, «Партнёрство во имя мира» было ловушкой. Поэтому США и НАТО нельзя доверять как стратегическим партнёрам, и России нужно с большой осторожностью рассматривать любое участие в программе «Партнёрство во имя мира». Тем не менее Борис положился на слово Билла.

Глава 8

Битва за Кремль

Внутренняя борьба

Весной 1993 года борьба за доступ к президентскому уху усилилась.

Демократы в окружении президента конкурировали с бюрократами, самой сильной фигурой среди них был, конечно, секретарь Совета безопасности Юрий Скоков. Он был не просто опытным аппаратчиком, а ещё и человеком с откровенно имперскими взглядами, презирающим тех, кто пришёл во власть на волне демократических реформ.

Любовь Ельцина к противопоставлению групп с конкурирующими точками зрения, на мой взгляд, не была стремлением к равновесию. Дело было в другом — президент сам не определился по многим принципиальным вопросам. Став лидером российских реформ, он не мог избавиться от привычек и представлений, накопленных за годы партийной работы. Для человека с его биографией это было естественно. Такие люди, как Скоков, понимали это и пытались манипулировать президентом.

Совет безопасности — по замыслу — должен был координировать деятельность всех структур, от которых эта самая безопасность зависела. На деле он пытался подменять правительство, а иногда и президента. Скоков демонстративно не консультировался со мной по вопросам внешней политики. Многие решения, принимавшиеся под эгидой СБ, шли вразрез с заявленными целями президентской внешней политики. Понимая, что я никогда не подпишусь под многими из его предложений, Скоков попытался просто отодвинуть меня в сторону. Он явно недооценил меня. Я не собирался сдаваться. Игнорируя Скокова, искал поддержки силовиков напрямую. И находил её — прежде всего, у министра обороны Павла Грачёва.

Тем не менее на практике аппарату секретаря Совета безопасности и структурам, которые стояли за ним, удавалось влиять на ход событий в конфликтных регионах и особенно на поведение в этих зонах российских военных и разведслужб. Лидеры отколовшихся сепаратистских регионов в Молдове и Грузии поддерживали тесные неформальные связи с этим альтернативным центром власти в Москве. В результате при помощи российских силовиков сепаратисты в Абхазии и Приднестровье создали собственные военные и полицейские силы для поддержки своих режимов.

Один из серьёзных вопросов, по которому тогда шли споры, был связан с миротворческой миссией России в зонах конфликтов. Сначала мои оппоненты выступали против миротворчества в странах СНГ в принципе. Но вскоре они сообразили, что миротворческие операции могут стать полезным прикрытием для вмешательства в дела соседних государств. Тогда «ястребы» стали настаивать, чтобы такие операции проводились исключительно российскими военными, которым должна быть предоставлена полная свобода действий во всех странах СНГ. Такой миротворческий карт-бланш. Более того, они требовали, чтобы ООН и другие международные организации одобрили этот подход и предоставили России «зонтичный» мандат для его применения. В начале 1993 года при поддержке помощников президента они смогли включить требование о «зонтичном» мандате в одно из выступлений президента Ельцина.

Я выступал против этого, настаивая, чтобы миротворческие операции проводились согласно ооновскому принципу беспристрастности. Такие операции, в отличие от имперских интервенций, требовали отдельного мандата в каждом конкретном случае. Требования карт-бланш были нереалистичными и провокационными, говорил я, мы должны участвовать в миротворческих операциях наряду с другими странами на основе конкретных решений ООН или ОБСЕ. Президент согласился и уполномочил МИД готовить предложения для ООН по конкретным конфликтным зонам. Но, верный своему правило поддерживать равновесие, Ельцин продолжал время от времени возвращаться к теме карт-бланш в своих публичных заявлениях.

К сожалению, США и некоторые европейские правительства ухватились за разговоры о «зонтичном мандате», преуменьшая значение официальных запросов, поступавших от России