История карфагенян - Вернер Хусс

никем из «руководящих лиц» Карфагена поведение Ганнибала по отношению к Сагунту. Из-за бдительности своих внутриполитических противников Гасдрубал не смог осуществить свой план путча в Карфагене и вернулся в Испанию, где проводил собственную, совершенно независимую от центральных властей политику. Однако в чем выражалась направленная против Рима политика Гасдрубала, Пиктор, по крайней мере через посредство Полибия, не говорит. О Ганнибале он выражается яснее, когда тот, по его мнению, несправедливо поступил с Сагунтом, т. е., по-видимому, нарушил карфагено-римский договор. Какой договор или какие договоры здесь подразумеваются, неясно.

Полибий отодвигает причины войны еще дальше в прошлое. Первой причиной, по его мнению, была «злость» Гамилькара, который не победил в I Римской войне и поэтому считал договор Лутация позорным, а позор можно было смыть только успешной реваншистской войной. Второй и самой важной причиной Полибий считает продиктованный римлянами мир, который закрепил потерю Сардинии. И это даже не столько из-за возмущения карфагенян поведением римлян, сколько вследствие того, что военные планы Гамилькара теперь оказались связанными с «возмущением» самой обширной частью карфагенского населения, и эта связь высвободила новую энергию для борьбы с Римом. Обе названные причины, однако, не привели бы к началу войны, если бы к ним в качестве третьей причины не присоединился бы «успех» испанской политики Баркидов. Надеясь на ресурсы, поступавшие из Испании, карфагеняне и предприняли новую войну с Римом. Хотя бесспорно, что Полибий вину за начало войны возлагает только на карфагенскую сторону, надо все же отметить, что эту вину он рассматривает не как моральную, а как causa efficiens[64], за которой он даже признает этическое оправдание[65]. Гасдрубал и Ганнибал, однако, по его мнению, не вели по отношению к Риму политику, отличную от политики Гамилькара. Наоборот, они в огромной степени были фигурами, сформированными им по его представлениям.

Линии, начертанные Полибием, были вкратце воспроизведены Непотом. Он концентрирует вопрос о вине за войну в огромной степени на фигуре Гамилькара.

Взгляд Ливия в основном и целом соответствует взгляду Полибия. Однако в дискуссии о причинах войны Гасдрубал играет подчиненную роль. Зато нападение Ганнибала на Сагунт интерпретируется как провокация, приведшая к началу военных действий.

Позднеанналистическое предание, возможно, зависящее (в конечном итоге) от Пиктора, ясно ощущается у Аппиана, который утверждает, что Ганнибал начал войну по причине забот о своей личной безопасности.

Наконец, Зонара, как и Ливий, подчеркивает, что Ганнибал, воспитанный своим настроенным антиримски отцом, искал основание для начала войны и нашел его в так называемой сагунтинской клаузе. Нападение на Сагунт, по его интерпретации, было нападением на Рим.

Для разъяснения вопроса о вине за войну требуется, как кажется, в первую очередь исследование некоторых проблем, связанных с договором Эбро.

Полибий рассказывает, что римские послы, которые в 220/19 г. прибыли в Карфаген, потребовали, чтобы Ганнибал убрал руки от Сагунта и «не переходил реку Эбро в соответствии с соглашением, существующим со времен Гасдрубала». Что означает эта странная заметка? Совершенно очевидно Полибий полагал, что Ганнибал в случае нападения на Сагунт нарушит договор Гасдрубала, который запрещал переходить Эбро «с военными целями». Иными словами, Полибий считал, что Сагунт находится севернее Эбро. Эта ошибка столь ошеломляюща, что современные исследователи предположили, что Полибий не мог бы допустить такую «погрешность» и он явно подразумевал под «Ибером» не Эбро, а текущий к югу от Сагунта Сукрон (Хукар). Однако аргументы, выдвинутые в поддержку этого мнения, неубедительны. «Ибер» Полибия — это современное Эбро. Если Полибий соединяет договор Гасдрубала с сагунтинской проблемой, то это для того, чтобы охарактеризовать карфагенское поведение по отношению к Сагунту как противоправное, хотя тот факт, что Эбро в качестве границы карфагенских операций было установлено договором, ни одна сторона не оспаривала. Так что политикопропагандистские причины вели к «объединению двух комплексов. В действительности же договор с Гасдрубалом не имел ничего общего с проблемой Сагунта, а следовательно, и с причинами, приведшими ко II Римской войне.

Ливий, однако, утверждает, что Сагунт все же, пожалуй, имел отношение к договору с Гасдрубалом: в этом договоре уже было обусловлено, «что… сагунтинцам… которые живут между владениями двух народов, будет гарантирована свобода». Но это утверждение является продуктом послеполибиевского анналистического предания, оно противоречит ясному высказыванию Полибия и лишено исторической реальности. Одним словом, оно неприемлемо. Так называемая сагунтинская клауза существовала только в головах римских политиков и историков, а не в действительности[66].

Однако нет никакого сомнения в том, что Сагунт играл решающую роль в возникновении нового карфагено-римского конфликта, а также в том, что накануне возникновения этого конфликта имело место сагунтинско-римское сближение. Вопрос только в том, в какое время и в какой форме это произошло.

В качестве «самого сильного аргумента» в пользу согласия с тем, что сагунтинцы находились в «верности» (fides) Рима, Полибий приводит факт, что Сагунт во время возникновения внутригородских разногласий обратился не к Карфагену, а к Риму. Никакого другого аргумента Полибий не приводит, другого аргумента и не было в его распоряжении. Итак, для подтверждения мнения, что до исполнения римлянами их посреднической миссии существовали отношения «верности» между Римом и Сагунтом, можно привести только вывод историка Полибия, который ничего не доказывает. Ведь сагунтинцы вполне могли обратиться к римлянам с просьбой о посредничестве, даже если ко времени этого посредничества связей «верности» еще не существовало. Поэтому к утверждениям Полибия, что сагунтинцы «уже за несколько лет до Ганнибала» состояли в «верности» римлянам, надо отнестись с недоверием. При рассмотрении развития государственно-политических отношений в Испании, с одной стороны, и в Италии — с другой, это недоверие усиливается; ведь в Сагунте только тогда начались сильные столкновения относительно выбора внешнеполитического курса, когда карфагенский волк уже приблизился к сагунтинским границам, а в Риме перед началом войны с кельтами едва ли могли думать об интервенции в Испании, которая могла бы привести к нежелательным осложнениям. Поэтому кажется обоснованным предположение, что только в 221 г., т. е. тогда, когда произошла карфагено-олькадская война, были установлены первые контакты, приведшие к конкретным результатам. Если это мнение справедливо, то принятие римлянами «посредничества» и установление «верности» хронологически связаны.

Мы не знаем, имели ли место впоследствии какие-либо договоренности. Однако если такие договоренности существовали, то их, естественно, надо датировать временем до начала осады города (весной 219 г.).

Но если государственно-правовые римско-сагунтинские отношения ограничивались, во всяком случае, прежде всего выполнением посреднической деятельности посланцами римского сената, то «верность» едва ли можно интерпретировать в смысле «сдачи в верность» (deditio in fidem). Нет также никаких оснований и для предположения, что о «сдаче» просила сагунтинская сторона и что она была принята римской стороной.

Все