Педагогика творческой личности - Константин Николаевич Вентцель

знания не будут творчески переработаны личностью в одно гармоническое индивидуальное самобытное целое, мы не получим в результате и того, что можно было бы назвать истинным образованием. Центр тяжести в вопросе об образовании, таким образом, не в передаче знаний, а в творческой переработке их. Между тем, об этой творческой переработке в своей последней статье Толстой совсем почти не упоминает или, во всяком случае, не выдвигает ее на первый план. Выходит так — как будто самое главное передать детям надлежащие с точки зрения религии и нравственности знания, а не в том, чтобы пробудить в них творческие силы в наивозможно большей степени и поставить их в такие условия, при которых эта творческая работа могла бы совершаться наиболее успешным и плодотворным образом, и для этой творческой работы имелся бы возможно более широкий и обильный материал. В действительности же дело должно бы стоять таким образом, чтобы открыть перед детьми ворота и замки всех областей и всех отраслей знания и дать им возможность брать из необъятной сокровищницы знания те именно материалы и элементы, которых требует самобытная, индивидуальная творческая работа их души. Именно, не передавать детям, а ставить их в такие условия, чтобы они сами брали, не выбирать для них то, что им, по нашему мнению, нужно, а дать возможность им самим с полным сознанием и пониманием выбрать в области научного знания то, что нужно каждому из них в отдельности, как своеобразной и самобытной индивидуальности, как оригинальному творцу для своей особенной, отличающейся от всех других, творческой работы, — вот что является самым главным и самым важным в деле образования.

Что «свобода есть необходимое условие всякого истинного образования как для учащихся, так и для учащих», — это Толстой, как он заявляет об этом в начале своей статьи, признает теперь, как и прежде. Но эта свобода сводится только к отсутствию угроз, наказаний и обещания наград как причин, обусловливающих приобретение тех или иных знаний. Дальше этих пределов свобода не идет. Толстой тотчас же ставит такое ограничительное условие для всего процесса образования, что процесс этот и при отсутствии угроз, наказаний и обещания наград становится если и неявно, то в действительности, когда мы ближе приглядимся к нему, совсем несвободным процессом. В самом деле, послушаем, что дальше говорит Толстой о процессе образования. «Для того же, — читаем мы, — чтобы образование, будучи свободно как для учащих, так и для учащихся, не было собранием произвольно выбранных, ненужных, несвоевременно передаваемых и даже вредных знаний, нужно чтобы у обучающихся так же, как и у обучаемых, было общее и тем и другим основание, вследствие которого избирались бы для изучения и для преподавания наиболее нужные для разумной жизни людей знания и изучались бы и преподавались в соответственных их важности размерах. Таким основанием всегда было и не может быть ничто другое, как одинаково свободно признаваемое всеми людьми общества, как обучающимися, так и обучающими, понимание смысла и назначения человеческой жизни, т. е. религия».

Попробуем реализировать только что приведенные мысли, и мы увидим, какое разительное противоречие в них скрыто, и как в действительности то условие, которое ставит Толстой для образования в целях его большей плодотворности, сводит на нет всю свободу образования, сторонником которой Толстой, по его заявлению, является и теперь, как прежде. В самом деле, с одной стороны, требуется, чтобы образование было свободно, а с другой — чтобы у учащихся и учащих было одно общее основание для выбора тех или других знаний и для определения порядка их приобретения, и в качестве такого общего основания выставлена религия. Чья религия? Общая религия, одинаково свободно признаваемая как детьми, так и взрослыми, как учащимися, так и учащими. Но позвольте, у детей еще нет никакой религии, они должны еще выработать и создать ее себе, и она может быть только плодом долгой и упорной работы их сознания. Поэтому практически предложение Толстого сведется к тому, что основанием образования, которым будут руководствоваться при выборе знаний, передаваемых детям, и порядка их передачи будет служить не общее обучающим и обучающимся и одинаково свободно признаваемое ими понимание смысла и назначения человеческой жизни, а то понимание смысла жизни, та религия, которая исповедуется обучающими, т. е. взрослым поколением; и, таким образом, свобода образования будет поставлена с самого же начала на карту. Итак, религия в смысле того или другого определенного понимания смысла и назначения человеческой жизни не может быть таким общим основанием образования, которое одинаково свободно признавалось бы как детьми, так и взрослыми, как дающими образование, так и получающими его, потому что, как мы сказали выше, у детей еще нет и не может быть того или иного сложившегося понимания жизни. Делать религию в этом смысле основанием образования — значит устанавливать в этой области гегемонию взрослого поколения над подрастающим, значит отрицать право молодого поколения на то образование, которое ему нужно, которое оно само хочет и стремится получить. Но тогда не следует и говорить о свободе образования.

Что здесь действительно идет речь о гегемонии взрослого поколения над детьми и об одном из видов насилия над ними — в этом нас убеждает другая статья Толстого: «В чем главная задача учителя». Там мы читаем, что полезным и одним из самых хороших дел школьное дело будет тогда, «когда учитель, по мере сил своих, будет внушать детям истинно нравственные, основанные на религиозных христианских началах убеждения и привычки». И далее Толстой рассказывает, как он сам в этом смысле занимался с детьми в своей школе. Эти занятия имели характер поучений. Заканчивает он изложение их таким образом: «Такие или подобные поучения, я думаю, не только необходимы для учеников, но и обязательны для тех учителей, которые строго перед Богом, перед своею совестью смотрят на свое дело». В конце статьи мы находим такое обращение к сельским учителям: «Было бы большим грехом и преступлением, если бы вы, сельские учителя, не постарались, насколько это в ваших силах, заложить в восприимчивые, алчущие правды сердца порученных вам детей основы вечных религиозных истин и настоящей христианской нравственности, которая так легко воспринимается детскими душами».

Но внушать, поучать и закладывать то или другое в душу ребенка — что это, как не производить над этою самою душою насилие, но только насилие тонкое, невидимое, неосязаемое? А душа ребенка ведь так легко поддается подобному насилию, ведь так легко все, что бы ни говорилось, воспринимается детскими душами. Но тогда к чему же мы толкуем еще о какой-то