Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Мартин Малиа

с рабством, нежелание революционеров дать женщинам право голоса, политику геноцида против коренных американцев. Это опять вызвало реакцию — Гордон Вуд в ответ написал книгу «Радикализм Американской революции», имея в виду эгалитарное по сути институциональное наследие колониальной Америки, получившее развитие благодаря действиям народа в ходе революционной борьбы[195]. Но, в каких бы пропорциях мы ни обнаружили консерватизм и радикализм в событиях 1776–1786 гг., следует вместе с Токвилем сделать вывод: этот наименее революционный по форме из современных переворотов по демократическому содержанию полностью соответствовал самым передовым стандартам XVIII в.

Историческая обстановка

Сцена, на которой разыгрался новый переворот, сильно отличалась от сцены любой предыдущей революции на европейской культурной орбите: британская Северная Америка во всех смыслах слова являлась Новым Светом. С географической точки зрения она представляла собой целый континент, хотя колонисты населяли только его окраину. К 1776 г. их насчитывалось 2.5 млн чел., то есть примерно четверть населения самой Великобритании; 500 тыс. из них были чернокожими рабами. Крупнейший город в колониях, Филадельфия, имел 40 тыс. жителей (Нью-Йорк — всего 25 тыс.), тогда как Лондон уже достиг миллионной отметки. И, конечно, не существовало национальной столицы, поскольку речь ещё не шла ни о национальном государстве, ни даже об американской нации.

Колонии состояли преимущественно из сельских поселений и развивали сельское хозяйство, но это вовсе не означает их досовременного характера в каком-либо смысле. Они в значительной мере представляли собой «коммерческое общество», как окрестил его Адам Смит в 1776 г.; их жители отличались чрезвычайной грамотностью, как и следовало ожидать в местах господства евангелической религии. Правда, часть населения приехала в Америку в качестве законтрактованных работников, но в этом статусе они пребывали временно на пути к экономической независимости, достигаемой зачастую на быстро отодвигающейся западной границе. Самый оригинальный фактор американской ситуации заключался в том, что сравнительно немногочисленное население увеличивалось в геометрической прогрессии[196]. От 1 млн чел. в 1750 г. оно выросло более чем до 2 млн к 1770 г. К окончанию Семилетней войны в 1763 г. побережье было почти полностью заселено и переселенцы уже перевалили за Аппалачи. Ко времени объявления независимости в 1783 г. численность населения превысила 3 млн чел., несмотря на военные потери и эмиграцию тори, а в 1800 г. составляла 5.3 млн чел. При таких темпах роста для каждого поколения «восток» и «запад» оказывались новыми, пока в 1848 г. американцы не вышли к Тихому океану. Европейцы никогда не знали подобной демографической динамики и социальной мобильности, и колонисты прекрасно это понимали.

Кроме того, как отмечалось выше, 2 млн колонистов уже имели больше доходов на душу населения и больше свободы, чем жители любой страны, принадлежавшей к европейской орбите. Во многом это явилось следствием того способа, каким создавались колонии. Новую Испанию и Новую Францию в конечном итоге организовало государство по своей инициативе, перенеся туда «старый режим» с манориальной системой, аристократией, официальной церковью и губернатором в звании вице-короля; еретикам не разрешали там селиться (поэтому гугеноты эпохи Людовика XIV уезжали в Голландию, Англию, Пруссию, Северную и Южную Каролины). Новую Англию основала торговая компания с королевской хартией — «Компания Массачусетского залива», превратив управлявший ею совет акционеров в провинциальную ассамблею, которая сама выбирала представителей исполнительной власти. Виргиния, более аристократичная и англиканская, чем конгрегационалистская Новая Англия, тоже была основана частной компанией и точно так же создала свою Палату горожан. Другие колонии, например Мэриленд и Пенсильвания, основаны по королевской лицензии частными владельцами, которые, тем не менее, наделили их представительными ассамблеями. Даже если колонии, как Нью-Йорк, основывались прямо по королевскому указу и управлялись назначенными королём губернаторами, они всё равно получали свои ассамблеи. И хотя назначаемый губернатором исполнительный совет почти везде служил верхней палатой ассамблеи, олицетворяя аристократический принцип британского правительства, избираемые народом нижние палаты очень скоро начали играть ведущую роль в системе. Короче говоря, практически всюду главе исполнительной власти (любого происхождения) приходилось управлять с согласия «палаты общин». Избирательное право, конечно, основывалось на имущественном цензе, но даже в таких аристократических колониях, как Виргиния и Нью-Йорк, ценз был сравнительно низок, во всяком случае ниже, чем в Британии, а большинство взрослого мужского населения почти повсеместно обладало собственностью.

Вдобавок метрополия очень долго пренебрегала колониями и, следовательно, мало вмешивалась в их дела. Первые два представителя династии Стюартов, несмотря на вопли пуритан об их «деспотизме», были слишком слабы, чтобы проводить строгую колониальную политику или хотя бы не давать еретикам селиться на своих заокеанских землях. При кромвелевском Содружестве политика Англии стала более интервенционистской: правительство выкупило «сахарные острова» Вест-Индской компании, ввело для всей британской системы «Навигационный акт», который обязывал североамериканские колонии торговать только в рамках этой системы. С точки зрения британцев, колонии предназначались для того, чтобы служить источником сырья (табака, индиго, риса) или продукции первичной обработки (вроде солёной трески), а также закрытым рынком для товаров британских мануфактур; собственное мануфактурное производство в колониях не поощрялось. Последние Стюарты проявляли к Северной Америке больше активного интереса: Карл II выдал хартии на основание ещё двух аристократических и англиканских колоний к югу от Виргинии, а Яков II, отвоевавший при брате Нью-Йорк у голландцев, впервые попытался привести пуританскую Новую Англию в более подобающий королевской провинции порядок. 1688 г. сорвал этот проект, и при первых двух правителях из Ганноверской династии колонии снова наслаждались благодатным забвением со стороны верховной власти.

В XVIII в. между колониями и метрополией существовало два основных вида связи. Во-первых, коммерция: к 1763 г., например, почти половина британских судов была задействована в торговле с колониями, причём большая их часть именно там и построена. Вторая связь носила военный характер. Так как Северная Америка служила главным театром мирового соперничества Англии с Францией в XVIII в., колонии нуждались в британской защите от Франции и индейцев со стороны Канады и долины Огайо. Джордж Вашингтон приобрёл первый военный опыт при безуспешной попытке отвоевать территорию нынешнего Питтсбурга у французов во время Семилетней войны 1756–1763 гг.[197] (Хотя на самом деле при наличии всего 60 тыс. французов в Канаде и ещё пары тысяч в Луизиане демография уже предопределила судьбу Северной Америки.) Подлинное значение решительной победы Британии в 1764 г. для будущего заключалось в том, что колониям больше не требовалась её защита. Метрополия в одночасье стала потенциально не нужна.

Десять лет революции

Выше уже отмечалось, что один из наиболее поразительных моментов, связанных с началом американской революции, — как мало понадобилось для того, чтобы дело пошло. Весь век колонии прекрасно