Очерки по истории стран европейского Средиземноморья. К юбилею заслуженного профессора МГУ имени М.В. Ломоносова Владислава Павловича Смирнова - Коллектив авторов -- История

президент положительно оценивал согласие Германии с программой «14 пунктов», но добавил, что «США не могут пойти на перемирие с Германией без участия стран, ассоциированными союзниками которых они объявили себя, вступая в войну»[653]. Уже 14 октября Вильсон послал Максу Баденскому вторую ноту, в которой содержались требования более приемлемые для союзников: «прекращение военных действий на суше и море до начала переговоров»[654] 20 октября иллюстрированная газета «Мируар» вышла с портретом Вильсона на первой странице: «Арбитр мира Вудро Вильсон ответил на письмо Максимилиана Баденского. Возможно, ответ не был таким, каким его ждали в Берлине, но он оправдал доверие союзников мудрости американского лидера»[655]. Вильсон действовал так, будто Совет Антанты избрал его главой антигерманской коалиции.

Отметим, что крупномасштабная Мёз-Аргоннская операция с участием американских войск в это время была в самом разгаре. На Западном фронте под артиллерийским огнем, сквозь минные поля, в облаках ядовитых газов наступали и гибли солдаты. Перед французской пропагандой ставилась нелегкая задача — объяснить уставшему от войны населению, почему необходимо продолжать боевые действия до полного разгрома врага, когда мирные предложения от самого противника уже опубликованы.

Находящиеся в оппозиции к правому кабинету премьер-министра Франции Жоржа Клемансо левые силы обличали поборников войны и обвиняли их в «упущенной возможности мира», предложенной Вудро Вильсоном[656]. Это антиправительственное социалистическое движение во французской историографии получало название антиклемансистов[657]. Социалисты оказались единственными, кто открыто заявлял о своем негативном отношении к военной политике правительства, но им не хватало сильного харизматичного лидера, который возглавил бы их — Жорес был мертв, а Жюль Гед, Марсель Самба, Альберт Тома не являлись политиками такого масштаба[658]. В условиях раздробленности и слабости французского рабочего движения к концу 1918 года программа Вильсона стала для них связующим звеном. По утверждению французского историка Жана-Батиста Дюрозеля, большевизм разделял, а «вильсонизм» объединял и примирял[659]. 10 октября 1918 года Всеобщая конфедерация труда обратилась к трудящимся Франции[660]. Со страниц газеты социалистов «Юманите» она заявила о поддержке рабочими заключения мира на основе «14 пунктов». Правые (Альфред Капю в «Фигаро», Жорж Фишер в «Галуа») были раздражены, видя, что социалисты «присваивают себе Вильсона» в политической риторике.

Французская общественность разделилась по вопросу, «нужно ли заключать перемирие сейчас или же стоит продолжать войну до полного поражения Германии?». Ввиду отсутствия в изучаемую эпоху технологий оценки общественного мнения судить о его состояние практически невозможно. Как ни странно, исследователям помог жесткий режим цензурирования писем — изучение данных Почтового управление показало, что к осени 1918 года 5 % французов желало заключения мира любой ценой, еще 5 % высказывало готовность принять капитуляцию Германии без предварительных условий. Оставшееся большинство разделилось примерно пополам между теми, кто желал наказать Германию, перенеся войну на ее территорию, и теми, кто согласился бы на немедленное перемирие при условии передачи Эльзаса и Лотарингии Франции и недопущения возобновления войны Германией[661] Активно выступали за продолжение войны правые и радикальные газеты, например: «Аксьон франсез», «Лантерн», «Матэн», «Эко де Пари» чьи известные журналисты Барре и Пертинакс опасались «германской уловки»[662]. «Германия хочет теперь замаскировать свой империализм и авторитаризм. Союзники и, в первую очередь, Вильсон должны положить конец этой опасной комедии, которая в случае продолжения лишь задержит победителей и реанимирует побежденных. Продолжаем войну, даже если она продлится до весны. Что касается Америки, то мы с удовольствием читаем заметки их газет. США выступают против торгов с врагом и настаивают на полной победе», — писал журналист Андре Жеро, известный по псевдониму «Пертинакс»[663].

Отсутствие единства общественного мнения, которое показывают вышеприведенные данные, осложняло дальнейшее ведение войны — уставшая страна, в любом случае, желала мира. Кабинет Клемансо ранее настаивавший на продолжение войны до полного разгрома Германии, осознавая, что нынешние военные союзники на будущей мирной конференции могут оказаться политическими соперниками, при условии успеха наступательной компании осени 1918 года был готов заключить перемирие на условиях Франции.

В октябре 1918 года Вильсон вступил в переговоры с Германией никак не координируя свои действия с представителями Антанты. Чтобы понимать происходящее, Париж и Лондон потребовали от Вильсона прислать в Европу полномочного представителя, с которым они вместе могли бы сформулировать окончательные условия перемирия[664]. Как и прежде Вильсон отправил не государственного секретаря, а своего друга полковника Эдварда Хауза, прибывшего в Париж 27 октября.

В ходе совещаний в Париже и Версале, проходивших с 29 октября по 4 ноября с участием глав союзных правительств и Хауза были согласованы условия перемирия с Германией. Как отмечает Ж.-Б. Дюрозель, эти переговоры были псевдопубличными[665]. Несмотря на то, что пресса освещала этапы передачи германо-австрийской ноты (от 4 октября 1918 года) к президенту США[666], основные события происходили тайно и на высшем уровне.

В обращении к Германии 14 октября Вильсон заявил, что для установления перемирия необходимо взаимодействие с военными советниками Антанты. Эта формулировка вызывала недоумение главнокомандующего союзными армиями Фердинанда Фоша, считавшего, что единственным и максимально компетентным органом в этом вопросе является только он и совет главнокомандующих. Эту позицию он твердо обозначил в письме Клемансо[667]. В ходе совещания глав Антанты 31 октября Фошу было предложено высказать мнение об общей военной обстановке. После доклада полковник Хаус спросил его, считает ли он предпочтительным продолжать войну с Германией или следует заключить перемирие. В ответ Фош сказал: «Я веду войну не ради войны. Если я добьюсь путем перемирия условий, которые мы хотим продиктовать Германии, я буду удовлетворен. Когда цель достигнута, никто не имеет права проливать больше ни одной капли крови»[668]. Как и следовало ожидать, принятие консолидированного решения об условиях перемирия оказалось трудным. Клемансо, Ллойд Джордж и премьер-министр Италии Витторио Орландо заявили, что «14 пунктов» не согласовывались с ними, а смысл и цели многих из высказанных Вильсоном пунктов им просто непонятны. По воспоминаниям Хауза, Клемансо, не скрывая иронии, сказал: «Я хочу знать, что это за 14 пунктов?», а министр иностранных дел Италии Соннино добавил «не слишком приятным тоном»: «И ещё пять, и другие еще»[669] С самого начала Клемансо не скрывал, что не поддерживает идею отказаться от тайной дипломатии: «Я не могу дать согласие, — сказал он, — на то, чтобы никогда не заключать особых или тайных дипломатических соглашений какого-либо рода». К этому Ллойд Джордж с такой же краткостью и решительностью добавил: «Не думаю, чтобы можно было так себя ограничивать»[670]. В штыки были приняты и положения по ограничению вооружения