Цена разрушения - Адам Туз

вермахте, состояли в рядах организации, которая бесспорно служила орудием индустриальной модернизации. Как и во время Первой мировой войны, служба в армии давала многим молодым людям возможность впервые непосредственно ознакомиться с грузовиками и легковыми машинами[485]. Несмотря на недостатки «народных радиоприёмников», в 1930-е гг. в радиооборудование и электронную инфраструктуру вермахта были вложены сотни миллионов рейхсмарок. И каждый немецкий солдат был знаком с основными принципами работы радио. В этом смысле в наибольшей степени выделялись люфтваффе. Если германская армия во многих отношениях всё ещё существовала в XIX веке, то идея «бедных ВВС» несостоятельна сама по себе. К концу 1930-х гг. на люфтваффе и связанные с ними отрасли трудились сотни тысяч человек. Даже если летать умело всего несколько тысяч человек, ещё сотни тысяч обслуживали инфраструктуру, требовавшуюся для полётов, а ещё миллионы в фантазиях отождествляли себя с люфтваффе, осуществившими давнюю мечту о национальных военно-воздушных силах[486]. По крайней мере в этом смысле идея о зажиточном Volksgemeinschaft вышла за рамки простой риторики. Если Германия не могла сравняться с США в плане частного потребления, имея гораздо меньше автомобилей, радиоприёмников и холодильников на душу населения, то она по крайней мере была вправе похвастаться куда большим количеством боевых самолётов и танков.

6. Спасение крестьянства

На первый взгляд наиболее заметным различием между экономическим положением Германии, Великобритании и США являлись колоссальные источники сырья и земельные угодья, имевшиеся у двух последних благодаря огромной территории США и многочисленным владениям Британской империи. Нехватка земли служила едва ли не самым важным фактором из всех, что стояли за прорывом европейцев во внешний мир, ещё с XVII в. оказывавшим глубочайшее влияние на глобальный баланс сил[487]. Наряду с наукой и техникой, представлявшими собой рационалистическое наследие европейского Ренессанса и Просвещения, в число принципиальных компонентов модернизации входило и ненасытное стремление европейцев избавиться от бедности посредством захвата и заселения обширных «пустых» земель в Евразии, Америке и Австралии. Итогом этих процессов к концу XIX в. стало резкое перераспределение земельной собственности и населения. При этом коренное население Северной Америки, а также большей части Латинской Америки и Австралии подверглось более-менее целенаправленному геноциду. Для работы на плантациях риса, сахарного тростника и хлопка через Атлантику из Африки было доставлено 30 миллионов рабов. 40 миллионов европейцев отправились за моря в надежде повысить свой уровень жизни. В противоположную сторону текли товары, произведённые на покорённых и заселённых землях, — и к концу XIX в., когда резко снизилась стоимость перевозок, этот поток превратился в потоп. В результате произошла впечатляющая революция в глобальной системе снабжения продовольствием, которая, в свою очередь, отразилась на многочисленном крестьянском населении Европы[488].

И эти эпические события, имевшие глобальный размах, мы должны иметь в виду при анализе национал-социализма и, в частности, его аграрной политики. Слишком часто поглощённость Гитлера и его сподручных проблемами «жизненного пространства», продовольствия и сельского хозяйства воспринимается как prima facie свидетельство атавистичности и отсталости нацистов. Трудно представить себе более ошибочное суждение. Приобретение территорий и естественных ресурсов не было нелепой манией идеологов расизма. К тому же самому стремилась вся Европа на протяжении по крайней мере последних двухсот лет. Разумеется, процесс европейской экспансии в целом остановился к 1914 г. Но важное исключение из этого правила мы встречаем в Евразии, где Россия не прекращала попыток заселить и развивать обширные территории к востоку от Урала. И именно на восток старался направить тягу немцев к экспансии Гитлер. Вопрос о том, какой ответ должны дать европейские общества и их сельское население на новый глобальный расклад в сфере снабжения продовольствием, представлял собой отнюдь не маргинальную проблему. Это был один из ключевых вопросов, вставших перед европейскими обществами в XX в.

За таким серьёзным исключением, как Великобритания, во всех остальных странах Европы значительная доля населения продолжала заниматься сельским хозяйством ещё и во второй половине XX в.[489] В Германии 1930-х гг. крестьянская жизнь, прославлявшаяся нацистскими аграриями, не была архаичной фантазией. Социальная реальность, которую она описывала, была более чем живой. Хотя германскую экономику начала XX в. принято считать современной, динамичной, передовой и способной на конкуренцию в глобальном масштабе, на самом деле заметное меньшинство германского населения вплоть до 1950-х гг. по-прежнему кормилось за счёт земли, причём во многих случаях в условиях чрезвычайной отсталости[490]. Согласно переписи 1933 г., в сельском хозяйстве трудилось не менее 9 млн 342 тыс. человек, что составляло почти 29% рабочей силы в стране. И помимо крестьян, не имевших других занятий, ещё многие миллионы немцев частично кормились со своих мелких земельных участков, либо разводили дома свиней и кур[491]. По данным этой же переписи, 32.7% населения страны проживало в сельских поселениях, имевших менее 2 тыс. жителей. Если прибавить к этим людям тех, кто жил в небольших рыночных городах (населённых пунктах, имеющих право организовывать рынки, но не городской устав и право на самоуправление. — Прим. ред.) с населением от 2 тыс. до 20 тыс. человек, то эта доля дойдёт до 56.8%. Но эта статистика не в состоянии донести до нас, насколько отсталой была жизнь многих немецких крестьян ещё и в 1930-х гг. В этом отношении более показательны фотографии. На сделанных в межвоенный период групповых снимках учеников сельских начальных школ мы сплошь и рядом видим ряды босоногих детей, чьи родители были слишком бедны для того, чтобы обеспечить их обувью — по крайней мере на лето[492]. Снимки полевых работ изображают измождённых стариков, сгорбившихся над примитивными плугами, в которые впряжён тощий скот[493]. Сенокос, жатва, молотьба, такое грязное и тяжёлое занятие, как сбор урожая картофеля и свеклы — всё это делалось вручную. И в то время как половина германского населения жила в непосредственной близости к деревне, многие другие ещё хранили память о недавнем переселении в город. Сам Гитлер решил начать Mein Kampf с рассказа о том, как его отец, «сын бедного селянина», перебрался в Вену из гористой провинции Нижняя Австрия и получил место чиновника, но после выхода в отставку поселился на ферме «рядом с рыночной деревушкой Ламбах <…> тем самым замкнув круг своей долгой и трудолюбивой жизни возвращением к корням предков»[494]. Нацистская аграрная теория с её напыщенной и расистской риторикой на тему крови и почвы и высокопарными идеями о будущем немецкого крестьянина не была атавистическим покровом, наброшенным на современное индустриальное общество. Нацизм, и в качестве идеологии, и в