Знаки, символы и коды культур Востока и Запада - Светлана Тевельевна Махлина

25. Petrishchev V.E. Zametki o terrorizme. – M.: Editorial URSS, 2001, s. 224–227.

26. Petuchov V.B. Ponyatie «zhertvy terrorizma»: smyslovye i klassifikatcionnye n’uansy // Natsional’naya bezopasnost’, 2016, № 5 – s. 665–674.

27. Psikhologiya i psikhopatologiya terrorizma. Gumanitarnye strategii antiterrora. Sbornik statey pod red. prof. M.M. Reshetnikova. – SPb.: Vostochno-Evropeyskyi Institut Psikhoanaliza, 2004. – 352 s.

28. Reshetnikov M.M. Nabroski k psikhologicheskomu portretu terrorista // Psikhologiya i psikhopatologiya terrorizma. Gumanitarnye strategii antiterrora. Sbornik statey pod red. prof. M.M. Reshetnikova. – SPb.: Vostochno-Evropeyskyi Institut Psikhoanaliza, 2004. – 352 s., s. 341–343.

29. Savchenkova N.M. Terror: simvolitceskiy akt ili abstraktnaya agressiya? // Psikhologiya i psikhopatologiya terrorizma. Gumanitarnye strategii antiterrora. Sbornik statey pod red. prof. M. M. Reshetnikova. – SPb.: Vostochno-Evropeyskyi Institut Psikhoanaliza, 2004. – 352 s., s. 93-101.

30. Starchenkov G.I. 11 sentyabrya 2002 goda – novyi etap geopolitiki SSHA // Terrorizm – ugroza chelovechestvu v XXI veke. – M.: Institut vostokovedeniya RAN, izdatel’stvo «Kraft+», 2003. – 272s., s. 211–221.

31. Terrorizm v sovremennom mire. 2-e izd. / pod red. V. L. Shul’tca; Tcentr issled. problem bezopasnosti RAN. – M.: Nauka, 2011. – 603 s.

32. Terrorizm – ugroza chelovechestvu v XXI veke. – M.: Institut vostokovedeniya RAN, izdatel’stvo «Kraft+», 2003. – 272s.

33. Uil’yamson G. SS – instrument terrora / Per. s angl. A.V. Bushueva, I.S. Sokolova. – Smolensk: «Rusich», 1999. – 416 s. («Mir v voynach»)

34. Khazanov A.M. Istoricheskie korni terrorizma // Terrorizm – ugroza chelovechestvu v XXI veke. – M.: Institut vostokovedeniya RAN, izdatel’stvo «Kraft+», 2003. – 272 s., s. 30–35.

35. Churakov D.O. Buntu’ushchie proletarii: rabochiy protest v Sovetskoy Rossii (1917-1930-e gg.) / Dmitriy Churakov. – M.: Veche, 2012. – 320 s.

Семиотика – модный бренд в культуре

(Опубликовано: Мода в контексте культуры // Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств. Том 198, Вып. 5. – СПб., Изд-во СПбГУКИ, 2013, 119 с., с. 33–38)

На рубеже XIX–XX столетий зародилась новая наука – семиотика. Эта наука о знаках вызрела в недрах лингвистики, когда с позиций лингвистики, т. е. выявления закономерностей языка, стали исследовать литературу и явления, входящие в ее рассмотрение. Вместе с методами лингвистики семиотика также активно стала использовать и методологию логики и математики. Итак, семиотика возникла на стыке нескольких дисциплин. Возникновение ее было случайным, спонтанным, но результаты оказались ошеломляющими. На основе семиотической методологии исследуемые объекты – в первую очередь явления литературы, мира вещей, анализируемых с позиций языка – стали по-новому осмысляться, явили миру новые, непознанные до времени грани. К тому же оказалось, что методология семиотики чрезвычайно близка кибернетике. Традиционно мышление и язык рассматривались как взаимосвязанные и определяющие друг друга явления. Язык рассматривался лишь как деятельность, сущность которой не тождественна ее объективированному продукту. Однако, начиная со второй половины XX века, стала происходить модернизация рационалистической модели знания. Теперь уже становится очевидным, что происхождение и эволюция языка приводят к социальному контексту, язык становится социализирующим фактором. Стало также очевидным, что функция языка как социализирующего фактора призвана описать многообразие социальных практик и отношений к окружающей действительности, становясь практическим сознанием в рамках социальной прагматики. Не случайно лингвистика, и соответственно, семиотика, начинают пониматься как универсальный феномен социальной жизни, приобретая приоритетное направление, играющее важную роль в разрешении накопившихся проблем конца XX – начала XXI вв. Поэтому все гуманитарные науки, и в том числе философия, сталкиваются с проблематикой языкового значения как основополагающей в научном образовании. Оказалось, что язык стал социальной структурой, вложенной в модели действия и в интерпретации. Развитие семиотики в начале XX в. отразилось и на философских теориях. Примером может служить книга Бенедетто Кроче «Эстетика как наука о выражении и как общая лингвистика» (1902)[425]. Кроче подводит философию и эстетику под знаковое поле лингвистики: принцип выражения («espression») объединяет «общую лингвистику» и философию, поскольку и та, и другая в пределе «экспрессивно-бытийны». Именно с Кроче философы XX в. активно обращаются к универсуму искусства и проблематике языка. Впоследствии многие философы видели в языке как семиотическом феномене один из важнейших методов познания действительности. М. Унамуно предрекал «омоложение метафизики в металингвистике, которая является подлинной металогикой»[426].

В конце XX в. философские концепции все больше обращают внимание на знаковость культуры, понимая, что предметом исследования поля многообразного художественно-эстетического опыта возможно лишь в его комплексном изучении на теоретическом, практическом и практико-теоретическом уровнях. Искусство XX–XXI вв. требует для его философского исследования отличных от традиционных форм и способов постижения, «конгруэнтных уровню их артбытия»[427].

У нас в стране развитие семиотики пришлось на предреволюционные и первые годы после Октябрьской революции. Однако обилие течений и направлений, характерных для этого времени в России, как и в искусстве, так и в науке, в конечном итоге обернулось борьбой между ними. Потерпели поражение научные и художественные представления наиболее глубокомысленные, требующие широкого круга знаний и, как правило, оторванные от привязанности к сиюминутным задачам. И все они стали высмеиваться, а затем и преследоваться.

Так семиотика у нас в стране первый раз оказалась под запретом, в загоне вместе с социологией, впоследствии с кибернетикой, генетикой и другими передовыми научными направлениями. Многие представители семиотики преследовались (например, М. Бахтин), труды их оказались запрещенными (например, О. Фрейденберг), кто-то эмигрировал (наиболее яркий пример – Р. Якобсон).

Второй этап победоносного шествия и развития семиотики связан с годами «оттепели» у нас в стране. В 60-е годы, когда были реабилитированы многие безвинно пострадавшие, вместе с ними вернулись и те, кто занимался исследованиями в области семиотики. Стали публиковаться труды М. Бахтина, сыгравшие важную роль в развитии семиотических идей не только в нашей стране, но и на Западе. Публикуются труды О. Фрейденберг и др. К этому времени относится становление и развитие Московско-тартуской школы. Теперь уже предметом семиотического анализа становится не только литература, но и многие другие виды искусства – музыка, пластические искусства, кино. Семиотические аспекты анализа оказываются применимы и к другим сферам жизнедеятельности человека – быта, в том числе жилища, идеологии и политики. В это время появляются философские труды по семиотике, получает развитие семиотический анализ и в психологии, и в медицине. Однако в России открытое развитие семиотики длится недолго, как недолго просуществовала «оттепель». Наступает «застойный» период, датируемый мной 1967 годом. И в газетах начинается издевательство над семиотическими изысканиями, их терминологией, способами анализа. Многие представители семиотики вынуждены эмигрировать. Единственным оплотом семиотической науки остается Тартуский университет, вернее кафедра литературы во главе с Ю.М. Лотманом. В ответ на притеснения язык исследований становится еще более усложненным, именно в те годы возникает термин «вторичные моделирующие системы». В Тарту печатаются труды под названием