Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

де Рюсси»… – прочел Николай Иванович по-французски у швейцара на фуражке и воскликнул: – Слава Богу! Наконец-то хоть здесь есть русская гостиница! Почтенный! Эй! забирай наши вещи! – махнул он рукой швейцару. – Номер нам… Почем у вас в «Отель де Рюсси» приличный номеришко с двумя кроватями?

Швейцар бросился забирать вещи супругов, но на вопрос отвечал:

– Comprends pas, monsieur[412].

– Как? Швейцар из гостиницы «Россия» – да не говоришь по-русски? Вот это ловко! Какая же после этого Россия?!

– Ведь это швейцар, а в гостинице, может быть, и говорят по-русски, – вставила свое слово Глафира Семеновна. – Пойдем.

Они пошли за швейцаром. Швейцар привел их к карете, посадил их туда и вскочил на козлы. Карета помчалась по широкой улице с большими серыми домами, завернула за угол и тотчас же остановилась у подъезда. Супруги не ехали и трех минут.

– Только-то? Уж и приехали? – удивленно проговорил Николай Иванович, вылезая из кареты. – Не стоило и ехать. Пешком бы дошли. Черти! Ведь нарочно морочат людей, чтобы содрать за карету по два франка с пассажира!

– Да уж выходи. Полно тебе ворчать из-за четырех франков. На кутеж в Париже семисот, шестисот не жалко, – попрекнула его Глафира Семеновна.

LXXVII

Гостиница «Россия» одна из роскошных гостиниц в Женеве. Супруги вошли в подъезд гостиницы, и начался обычный перезвон. Швейцар позвонил в большой колокол, где-то откликнулся маленький, зазвенели электрические звонки. Откуда-то вынырнул обер-кельнер во фраке и с карандашом за ухом, с лестницы бежал просто кельнер с салфеткой в руке, появился мальчишка в синем пиджаке с галунами на воротнике и со светлыми пуговицами. Перед супругами со всех сторон кланялись и приглашали их наверх, бормоча и на французском, и на немецком языках.

– Кто же здесь, однако, из вас говорит по-русски? – спрашивал Николай Иванович, поднимаясь вместе с женой по лестнице. – Руссиш… рюсс шпрехен.

Оказалось, что в гостинице никто не говорит по-русски.

– Ну Россия! Как же вы смеете называться Россией! Ведь это же обман. К вам едут, чтобы пользоваться русским языком, а здесь ничего этого нет.

Комнату они заняли в восемь франков. Комната была роскошная. Обер-кельнер, показывая ее, очень расхваливал вид из окон.

– Перед глазами вашими будет Женевское озеро и наш снеговой Монблан, – подводил он супругов к окнам.

– Насчет видов-то нам – Бог с ними. Потом рассмотрим, – отвечал Николай Иванович. – А вот нельзя ли чего-нибудь буар и манже а-ля рюсс. Тэ а-ля рюсс можно? Тэ авек самовар.

– Oh, oui, monsieur… – поклонился обер-кельнер, сбираясь уходить.

– Стой, стой… Вот еще… Приехали в Швейцарию, так надо швейцарского сыру попробовать. Фромаж швейцар апорте.

– Fromage de suisse?[413] – поправил его обер-кельнер – Oui, monsieur.

Через четверть часа супруги умылись, причесались и явился чай, отлично сервированный, с мельхиоровым самоваром, со сливками, с лимоном, с вареньем, с булками, с маслом и даже с криночкой свежего сотового меда. Подали и кусок сыру. Николай Иванович взглянул и радостно воскликнул:

– Вот это отлично! В первый раз, что мы за границей ездим, по-человечески чай подали! Нет, швейцарцы – они молодцы! Бьян, бьян, – сказал он кельнеру, показал на чай и потрепал кельнера по плечу.

Кельнер почтительно поклонился и с улыбкой удалился.

– И прислуга какая здесь чистая. Вся во фраках. Не чета нашему парижскому коридорному в бумажном колпаке и войлочных туфлях, – прибавила Глафира Семеновна.

– Смотри-ка, и медку подали. Знают русский вкус, – указал Николай Иванович на мед. – Одно только, подлецы, не говорят по-русски.

Он прежде всего схватился за сыр, но сыр был преплохой.

– Да неужто это швейцарский сыр? Вот сыром так опростоволосились. Совсем без остроты. Это наш русский мещерский сыр, а вовсе не швейцарский.

– Да, наверное мещерский, – отвечала Глафира Семеновна. – Ведь ты спрашивал, чтоб все было по-русски, а-ля рюсс, – вот они русский сыр и подали.

– Ну вот… Я явственно сказал, чтоб фромаж швейцар… Нет, уж, должно быть, здесь так ведется, что сапожник всегда без сапог, а портной с продранными рукавами. Хороший-то сыр, верно, только к нам в Россию отправляют.

Напившись чаю, супруги приоделись и отправились обозревать город, но лишь только они вышли на лестницу, как нос с носом столкнулись с коммивояжером. В глянцевом цилиндре, в желтых перчатках, он стоял и с улыбкой приподнимал шляпу. Николай Иванович отвернулся.

– Тьфу ты пропасть! И здесь… Вот навязался-то! Как бельмо на глазу торчит, – пробормотал он с неудовольствием. – Да это нахал какой-то.

Развеселившийся было Николай Иванович опять надулся.

Внизу супругов встретил обер-кельнер и с почтительным наклонением головы сказал по-французски:

– У нас табльдот… Завтрак в час, и обед в пять часов. Ежели сделаете нам честь, то потрудитесь записаться заранее.

Глафира Семеновна перевела мужу слова обер-кельнера и произнесла:

– Что ж, пообедаем здесь. Здесь должен быть хороший обед.

– Чтоб опять с вашим коммивояжером встретиться? Не желаю-с, совсем не желаю, – огрызнулся Николай Иванович на жену. – Лучше в самой паршивой закусочной пообедаю, да чтобы с ним не встречаться, – вот он мне до чего надоел!

LXXVIII

Женева, половина жителей которой состоит обыкновенно из чужестранцев, осенью бывает пуста, путешественники в нее вовсе не заглядывают, проживающие в ней богатые иностранцы перебираются на берега Средиземного моря. Так было и в данное время. Улицы были безлюдны, рестораны, кофейни и лавки без покупателей. Хозяева стояли на порогах, от нечего делать покуривали и позевывали. Гуляющих совсем было не видно. Кое-где виднелись прохожие, но они спешили деловой походкой. Первое время супруги даже не видели и экипажей на улице, не видать было и ломовых извозчиков. Все это несказанно поразило супругов после парижского многолюдия и выставочной и бульварной толкотни.

– Что же это такое? Женева ли уж это! – воскликнула Глафира Семеновна, озираясь по сторонам. – Так расхваливали Женеву, говорили, что такой знаменитый город, а ведь все пусто. А уж в книжках-то про Женеву сколько писано! Николай Иваныч, Женева ли это?

– Женева, Женева… Сам я читал на вывеске на станции.

– Удивительно! Где же Монблан-то этот самый? Я Монблана не вижу.

– Да вон горы… – указал Николай Иванович.

Они подходили к мосту.

– Монблан, по описанию, должен быть белый, снеговой, покрытый льдом, а я тут решительно ничего не вижу. Самая обыкновенная гора, а сверху тучи, – продолжала Глафира Семеновна.

– Да ведь день пасмурный. Монблан, надо полагать, там вон, за тучами.

– Нет, это не Женева, решительно не Женева. В книжках я читала, что вид на горы должен быть необыкновенный, но никакого вида не вижу. Самые обыкновенные горы.

– Ну никакого так никакого. Тем лучше: не нравится тебе, так скорее из Женевы уедем, – сердито отвечал Николай Иванович.

Подойдя к мосту и взглянув с набережной на воду озера, Глафира Семеновна воскликнула:

– Синяя вода! Нет, это Женева, Женева! По синей воде узнала. Эту синюю воду страсть сколько описывали. Действительно, замечательная вода: синяя, а как прозрачна! Смотри, Николай Иваныч, ведь здесь уж как глубоко, а дно видно. Вон разбитая тарелка на дне лежит.

– А черт с ней!

Николай Иванович зевнул и отвернулся.

– Но вода, вода – прелесть что такое! – восхищалась Глафира Семеновна. – Отчего это, Николай Иваныч, здешняя вода такая синяя? Неужели от природы?

– Фабрики где-нибудь нет ли поблизости, где кубом и синькой материи красят, а потом синюю краску в воду спускают.

– Да полно, что ты! Неужели же столько воды можно в синюю краску выкрасить! Ведь тут целое озеро, – возразила Глафира Семеновна. – Смотри, смотри: вон пароход бежит, вон две лодочки под парусами бегут.

Николай Иванович опять зевнул.

Супруги перешли мост и очутились на большой улице, сплошь переполненной богатыми магазинами с зеркальными стеклами. На окнах выставки со всякой модной и галантерейной дрянью. Глаза у Глафиры Семеновны так и разбегались. Она останавливалась у каждого окна и восклицала: «Ах, какая прелесть! Ах, какой восторг! Да тут есть вещи лучше, чем в Париже!»

– Николай Иваныч, как хочешь, а ты за твою парижскую провинность должен мне разрешить купить разных мелочей на подарки хоть франков на сто, – сказала она.

– Опять за провинность! Да что ты, матушка! Ведь этому конца не будет. В вагоне у этого нахала два раза кружева за провинность покупал – и теперь опять за провинность! С одного вола семь шкур не дерут, –