Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

низкий уровень представителя британского МИДа был оскорбителен и убеждал Молотова в несерьезности намерений Великобритании. По сути, она свела публичные переговоры почти на тот уровень, на котором велись секретные консультации с Германией – главным партнером главы советского правительства и его внешней политики был просто чиновник МИДа.

Молотов нашел способ выразить свое недовольство. Чтобы подчеркнуть неравенство уровней делегаций, он разместился в зале переговоров выше партнеров, которые вынуждены были делать записи на коленке. Это возмущало их не меньше, чем Молотова – оскорбительно низкий уровень его визави. Но Стрэнг был особенно озабочен не тем, как организованы переговоры, а самим фактом того, что приходится их вести: «Это просто невероятно, что мы вынуждены разговаривать о военных тайнах с Советским Союзом, даже не будучи уверенными в том, станет ли он нашим союзником»[504].

Молотов и Сталин решили публично высказать партнерам свое «фи»: 29 июня член Политбюро ЦК ВКП(б) Жданов опубликовал в «Правде» статью под названием, неофициально выражавшим мнение товарищей по высшему руководству СССР: «Английское и французское правительства не хотят равного договора с СССР».

Перед лицом угрозы срыва переговоров партнеры стали работать энергичнее. К середине июля текст договора был в основном согласован. Чемберлен 12 июля признал, что СССР готов заключить договор. Это была проблема – договорились слишком быстро. Ведь британцы и французы предпочли бы вести переговоры подольше, ссылаясь на неуступчивость советской стороны. И немцев переговорами пугать, и в итоге не связывать себя обязательствами в отношении СССР. Ведь если Гитлер бросится воевать с СССР, а Великобритания и Франция фактически останутся в стороне – это ли будет плохо для западных элит?

Камнем преткновения на переговорах о политическом соглашении стал вопрос о «косвенной агрессии», который выдвинул Молотов. Выражение это было взято из английских гарантий Польше. Под косвенной агрессией понималось то, что Гитлер проделал с Чехословакией: не напал на эту страну, но заставил ее капитулировать под угрозой нападения и спровоцировал отделение Словакии.

Казалось бы, со стороны англичан не должно было последовать возражений против применения их же терминологии. Действительно, западные партнеры были согласны оказать помощь жертве как прямой, так и косвенной агрессии – однако только в ситуации, аналогичной чехословацкой, когда Гитлер прямо угрожал вторжением, поле чего чехи сдались. Молотова же мало интересовали юридические тонкости подобного рода. Какая разница, угрожает Гитлер или не угрожает? Гораздо важнее, может ли Гитлер выдвинуть свои войска к границам СССР. Какая разница, будет ли появление германской группировки в странах Балтии результатом угрозы агрессии, или они примут эти войска с дорогой душой? Но с точки зрения международного права, конечно, есть большая разница, приглашены войска в страну его правительством добровольно или вошли туда под угрозой вторжения.

Чтобы как-то объединить эти разные ситуации, Молотов 9 июля решил внести расширенное определение «косвенной агрессии»: государство-жертва «соглашается под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы» произвести действие, «которое влечет за собой использование территории и сил этого государства для агрессии против него или против одной из договаривающихся сторон»[505]. То есть неважно, добровольно согласилось правительство соседней с СССР страны принять несоветские войска, или это было сделано под угрозой насилия. Важно другое – приблизились враждебные войска к СССР или нет.

Распространение гарантий на страны Прибалтики, которые их не просили, было совершенно невыгодно Великобритании и Франции, но настолько же принципиально для советских лидеров, которые видели в Прибалтике северный фланг возможной агрессии против СССР. Молотову было совершенно все равно, согласятся ли Эстония, Латвия и Литва стать плацдармом для нападения на СССР под давлением Германии или без оного. Прогерманские силы имелись в каждой из этих республик. А страны Запада вовсе не желали воевать с Гитлером, если тот начнет битву с СССР за Прибалтику.

Обосновать задачу, которую ставил перед партнерами Молотов, с помощью терминологических ухищрений не получалось – слишком далека была советская формулировка от чешского прецедента. Партнеры попытались вернуть Молотова к исходному толкованию «косвенной агрессии», убрав двусмысленные слова «или без такой угрозы». Может быть, хитроумный Литвинов придумал бы какое-то еще обоснование или формулировку, но Молотов продемонстрировал новый стиль переговоров. Он «уперся». Партнеры могли быть довольны – они и так надеялись загнать переговоры в тупик.

Но в это время французское руководство уже не на шутку было обеспокоено военной угрозой Германии, от которой Франция, в отличие от Великобритании, не была отгорожена морем. Министр иностранных дел Франции Ж. Бонне писал послу в Лондоне: «Колебания британского правительства накануне решающей фазы переговоров рискуют сегодня скомпрометировать не только судьбу соглашения, но и саму консолидацию нашей дипломатической и стратегической позиции в Центральной Европе». При этом Франция «предпочитает трудности, которые может повлечь принятие русского определения косвенной агрессии, серьезной и намеренной опасности, которая последовала бы за провалом, окончательным или временным, переговоров»[506]. Особенно обидно было то, что кризис возник, когда остальные положения договора уже были согласованы.

В начале июля французский посол Наджиар предложил разрешить противоречия по поводу стран Прибалтики в секретном протоколе, чтобы не толкать их в объятия Гитлера самим фактом договора, который фактически ограничивает их суверенитет. «В течение лета 1939 года это было первое серьезное предложение относительно включения в договор секретного дополнительного протокола. Оно исходило от французской стороны»[507], – отмечает германский историк И. Фляйшхауэр. Первоначально Молотов не воспринял идею секретного протокола, но затем она получит развитие в советско-германских переговорах.

Вернер фон дер Шуленбург. 1930-е. [Из открытых источников]

Нежелание партнеров согласиться на формулу Молотова (несмотря на некоторые частные уступки с их стороны) раздражало его, тем более что длительные заседания отвлекали председателя Совнаркома от более срочных дел. В телеграмме своим полпредам в Париже и Лондоне он назвал партнеров «жуликами и мошенниками» и сделал пессимистический вывод: «Видимо, толку от всех этих бесконечных переговоров не будет»[508].

А раз так, Молотов решил больше внимания уделить германскому направлению. Тем более, что оттуда тоже следовали миролюбивые зондажи. 28 июня Шуленбург предложил Молотову обсудить высказанную ранее советским наркомом мысль «относительно создания политической базы в отношениях между Германией и СССР». Он сообщил стратегическую информацию о намерениях Гитлера: «…германское правительство желает не только нормализации, но и улучшения своих отношений с СССР». И добавил, что это заявление, сделанное им по поручению Риббентропа, одобрено Гитлером. Молотов спросил, что конкретно предлагает германская сторона. Но Шуленбург посчитал, что и так сказал очень много. Не получив ясного ответа, Молотов отреагировал: «Если посол и теперь, после поездки в Берлин,